Читать книгу "Лестница Ламарка - Татьяна Алферова"

Он продолжал писать мне. Не упрекнул за обман. Правда, двумя письмами позже туманно выразился, что опасается, не надоел ли мне своими посланиями и не решила ли я его "бросить", не придя на встречу… "Бросить" – подумать только! Ведь мы даже не целовались в его приезд! И он никогда, никогда не писал о чувствах. Изредка "целую" в конце. Но разве можно питаться этим "целую"? Нет, я все-таки отвечала ему, но не на каждое письмо. Надежного поклонника полезно иметь про запас. Хотя, с другой стороны, зачем мне поклонник в Харькове? И поклонник ли? По-моему, в то время он и прислал мне свою фотографию, маленькую, официальную, какие клеили на студенческие билеты. В одном письме я упомянула, что собираюсь на юг, и он немедленно откликнулся: сообщи когда, какого числа, ведь поезд идет через Харьков. Я сообщила, хотя путешествовала не одна, а мой спутник отличался неукротимой, самодостаточной ревностью. Что-то я ему наплела, своему спутнику, почему-то он не принял предстоящее свидание на платформе всерьез. И оказался совершенно прав. Поезд стоял в Харькове целый час, но прибывал туда поздно, уже ночью. Я проспала. До двенадцати насилу продержалась, но прислонилась виском к дребезжащей стенке и уснула сидя. Меня разбудила бесцеремонная веселая проводница: "Не вас встречает молодой человек из Харькова?" – оказывается, он искал меня по вагонам, не увидев на платформе. Но когда нашел, осталось меньше десяти минут стоянки. Говорили мы не больше, чем в ту ночь, когда познакомились. Я пробормотала извинения, после зевала, томилась, рассматривая пол в тамбуре. На платформу выходить боялась. Мы опять не поцеловались, лишь когда поезд тронулся, он ткнулся мне в щеку своим горбатым носом, словно клюнул, и выскочил на ходу. Но мне было уже по-настоящему стыдно. Той же ночью я написала стишок о нашей "невстрече" в цветаевском стиле, как я себе данный стиль представляла. Через несколько лет переписанный стишок оказался "бродским" и более внятным, но в тесном сонном купе меня вполне устроил и избавил от стыда тот первый вариант.

Наутро в купе мой спутник потребовал отчета и долго несмешно веселился, расписывая в красках вымышленные ночные приключения. Я не говорила всей правды ни о встрече, ни о нашей переписке, сказала, что познакомились давно, два года назад, на практике. Но правда была такой маленькой. Впрочем, со своим спутником я рассталась раньше, чем перестали приходить письма. А они ведь приходили, невзирая на неловкое свидание в Харькове. Я не сразу заметила их отсутствие, отвлекало новое, но по сути то же множество дел, новые встречи. Последний раз пришла открытка – новогоднее поздравление. В первый раз он позволил себе выказать обиду и даже, как мне показалось, оскорбил меня. Для оскорбления хватило предлога – предлога в грамматическом смысле, а именно "но". "Но все же я поздравляю тебя". И обратный незнакомый мне адрес на конверте – он закончил институт, работал и снимал квартиру. Я не собиралась выбрасывать конверт, потерялся сам.

Через полгода спохватилась. Жизнь шла сама по себе, независимо от писем, то ровно, то по ухабам, то скучно – как положено, одним словом. Я вдруг решила, что люблю его. Благо предыдущая любовь как раз кончилась. И жизнь моя вовсе не была заполнена приключениями, как он предполагал. Написала по старому адресу, письмо вернулось со штампом "адресат не проживает". Я не знала, как разыскать его, моя домашняя несамостоятельность проявилась и здесь. Я плакала и звала его во сне. К осени успокоилась, развеялась, влюбилась – с этим не было серьезных проблем. Но вспоминала его часто. И много раз хотела разыскать. Не разыскала.

Со старой черно-белой фотографии на меня глядит он, молодой, очень красивый. Но тогда, тогда у меня были совсем иные представления о мужской красоте. Иные представления о чувствах, по крайней мере, о способах их выражения. Тогда важно было, как человек говорит, что говорит – тоже важно, но не до такой степени. Я не позволяю себе перечитывать его письма часто, но, так или иначе, помню их почти наизусть. Хорошо, что я не разыскала его, не встретила. Нет, не в Харькове и не у метро "Петроградская", потом, позже, когда он перестал писать. Что бы я сказала, кроме "прости"?

5. Петербург. Чужой район

Живу здесь с рождения, а до сих пор не могу привыкнуть. Утром на переходе станции метро "Невский проспект", в самой толчее, пробираясь к эскалатору, думаю, как же мне повезло ходить тут, опаздывать на работу, выскакивая на Васильевском острове, бежать под дождем по Среднему проспекту, ломать зонтик в Биржевом переулке. Каждое утро видеть просторные улицы, черные с желтым буксирчики на Неве, цветные желтые, розовые, зеленые особняки, то помпезное, то скромное до скуки чрево подземки. Ведь могло же все сложиться по-другому, в другом городе, и поездка на метро казалась бы развлечением, а не досадной необходимостью.

Как у всякого жителя, у меня есть любимые районы, есть знакомые, исхоженные до автоматизма маршруты, так на "Канале Грибоедова", всегда сворачиваешь направо, привычка такая. Направо – друзья жили, Лито, куда ходила, направо – Дом ученых. Налево – много чего есть налево, но все не первой необходимости, не проторено. Есть районы незнакомые, где спрашиваешь дорогу у "местных", красивые районы или не слишком, к каким и привыкать не хочется, есть ужасные места, например улица Шкапина. А есть районы чужие, вроде и дорогу запомнила, но идешь, оглядываясь, все что-то не так, все сомневаешься.

Я ехала по второстепенному делу на Охту. Никак не научусь ориентироваться на "Новочеркасской", столько выходов, поворотов и ларьков, и все одинаковые – для меня. Чужое место. Стою, озираюсь: налево пойдешь – ларек с орехами и засахаренными фруктами, направо – кожаные кошельки и китайские собачки из настоящей пластмассы, прямо – выход наверх по серым ступеням и серое небо в перспективе. Стою. И не нравится мне мужчина, стоящий напротив, на той стороне подземелья, но ближе к проходу, на пути. Его толкают боками и сумками, а он не подвинется, лишь раскачивается, того гляди, в обморок хлопнется. Ботиночки на нем убитые, куртка не первой молодости, кепка суконная насквозь промокла, зонтика нет, значит. А под кепкой знакомые глаза на постаревшем лице: Валера, близкий друг из далекого детства. Вот кто поможет мне выбраться отсюда.

Валера узнал меня с трудом, а узнав, цепко, даже больно уцепился за мой локоть. Я в общем-то обрадовалась встрече и не прочь была поболтать, но идти в гости к нему, даже и на два шага от метро, не собиралась, дело есть дело, пусть второстепенное. Узнала дорогу, записала номер его телефона и собралась распрощаться.

– Только телефон у меня сейчас отключен, – сказал Валера, и самая настоящая слеза поползла из круглого карего глаза, так часто подмигивающего мне из-за забора на бабушкиной даче в Рощине.

– Ладно, зайдем в кафе ненадолго, – решилась я. Но в итоге мы отправились к нему домой, и всю дорогу я вела его под руку, потому что ступал он нетвердо, хоть и не был пьян.

Квартира меня ужаснула полной непригодностью для жизни. Кран на кухне открывался плоскогубцами, лежащими на мойке, собственно, от крана остался только медный штырек. Трещины на оконных стеклах заклеены скотчем, в комнате разоренные книжные полки и не складывающийся диван, шкафа нет, одежда развешена по стульям и крючкам, прибитым прямо на стены, вместо занавески пыльная простыня. Наверное, Валера здорово пьет, может, и не работает давно. Сейчас предложит "по чуть-чуть" за встречу, как бы отказаться и не обидеть. Но Валера кинул на плиту почерневший чайник и спросил: