Читать книгу "Дом образцового содержания - Григорий Ряжский"

Итак – иметь! Радоваться вместе с ними, с Шагалом, Пикассо, Коровиным, Маковским, Родченко, Юонами и всеми прочими. Всему тому – чему радовались они, создавая шедевры, чем жили, о чем мечтали, кого любили. И главное – думали ли они когда-нибудь, в чьи руки попадут их произведения, чьи стены украсят плоды их высокого старания, затейливого полета и неповторимого творчества? Знали, быть может? Верили, мысля картинками будущего? Видели ли воочию того, кто будет застывать подле их холста по утрам и плакать, возвращаясь в дом после долгого отсутствия? Кто это будет? Он? Другой? Или нет – все же сам он, Стефан Томский, человек, который полюбил искусство, замысливая и крадя его у одних, чтобы одарить им вторых и самому остаться не внакладе? Таланты должны перетекать от одного к другому, туда и обратно, вширь и вглубь, как сообщающиеся сосуды, и не его вина, что был он вычеркнут из вечного праздника получившейся жизнью, из бессрочного торжества, данного прочим от рождения, от отца, от ласковой мамы, от заботливой теплой бабушки, вкусно пахнущей медовым лакэхом, многослойным «наполеоном» с заварным или сметанным кремом или же сладкими ушками имана.

А к талантам себя Стефан причислял. К тем самым талантливым человеческим единицам, что собраны из единственно верных, отдельных от других жизнетворных молекул веществ и частиц. И поэтому полагал, имеет полное право владеть тем, что себе назначил сам в качестве моральной компенсации за непредоставленные ему возможности. Моральные, исключительно таковые, – никак не материальные, ни в коем разе!

Все было у Митеньки Мирского, начиная с самых ранних лет: любовь родительская и всех домашних, сладкое с медом и просто так, прабабушка, каких больше нет на свете, книги, которые не требовалось испрашивать в Ленинской библиотеке, – достаточно руку протянуть к полке академического прадедушкиного кабинета. И картины… Многие, многие работы, которые, когда довелось правнуку родиться, уже почти как век висели неотъемно все на тех же стенах, куда их когда-то пристроили хозяйские руки.

Боже, как же и на самом деле все обстояло просто! И зачем же тогда спешить? Ведь лучшую сохранность для будущей его коллекции обеспечит сама прабабушка Мирская, ее квартира, ее жилье, ее же дом. Нужно просто привыкнуть к мысли, что все, о чем заботится разум, уже перешло в собственность нового хозяина, временно подобравшего для наилучшей сохранности имущества наиболее надежное место из всех возможных. Вот и все. Далее будет организован пропуск для доступа к владению, и пропуском таким сделается участник будущего предприятия – Дмитрий Мирский. Осталось малое – сделать Митю таким. И похоже, дело безнадежным не станет.

Во всяком случае, внятно объяснив тогда малому, после встречи во дворе, перспективы и расклады на жизнь под чутким, само собой, руководством серьезных людей, беседой Стефан остался более чем удовлетворен. Паренек оказался еще понятливей, чем он ожидал. Слушал молча, почти не задавая вопросов, и лишь к концу всех объяснений поинтересовался, оторвав глаза от точки на стене:

– Когда бы я мог включиться в совместные дела, Стефан Стефанович?

– Зови меня Стефан, – разрешил Томский.

– Так когда, Стефан? – настырно переспросил тот.

– Когда накачаешь силу и закончишь школу, – серьезно ответил лидер кунцевских. – Но это что касается дел нешуточных. К другим, не столь ответственным, подключим тебя в самый короткий срок. Бывать тебе придется в нашем общем месте. Мотель есть на Можайском шоссе. Слыхал? – Митя утвердительно кивнул. – Вот там что-то вроде штаб-квартиры, – пояснил учитель и добавил с улыбкой: – Там и качалка своя неплохая, и саунка имеется финская заодно. Любишь попариться? – Митя снова кивнул. – Вот и славно, – подвел черту Стефан. – Значит, поладим, брат. – А сам в это время подумал, что бабуське Мирской жить осталось не дольше понятного отрезка, который вот-вот… Дальше Митя воспитается, как надо, и дело закончится само собой, обычным перетеканием имущества от одного владельца к другому при добровольном согласии родни.

С практически незнакомой внучкой деда Чапайкина Митька Мирский вел себя так уверенно оттого, что сразу все усек – целка. Сам ходил в распечатанных молодцах уже третий год. Причем если первый раз был школьный, боязливый и наполовину случайный, то уже все последующие контакты с девчонками пришлись на внешкольную жизнь, имели ясную цель, однозначный характер и не требовали специального захода. Вместо захода можно было нащупаться от души, всосать, что понравилось, и завалить без всяких. И это начиная с Можайки пошло, почти без постепенности в переходе от робкой школьной попытки испробовать секс к самоуверенной и даже грубой мужской самостоятельности. Те девчонки не ломались и не возникали случайно, хотя далеко не каждая была среди них проституткой. Залетали, бывало, и продажные, куда ж без них, но те никогда Митьке не нравились: ни как говорят, ни как это самое равнодушно делают, хоть иногда и весело получалось. Но в основном можайские девчонки хотели дружить с сильными. Хотели того и умели. А сильных среди кунцевских парней было немало. И хорошо организованных, кстати, тоже. И вообще – нормальных, без дурного киселя и канители. Митька сразу это просек, заняв поначалу место по типу сына полка или вроде того с учетом малолетки.

Узнав, что дедка был академик, такое имя и оставили за ним – Академик. Поначалу в шутку, затем прилипло и закрепилось. Стефан, узнав, прокомментировал без тени иронии:

– Сильное погоняло. Молодец, Митенька, одобряю.

Так что к встрече с любой целкой был готов. Даже с генераловой внучкой. Опасливого в жизни даже в ту начальную пору с каждой можайской банькой оставалось все меньше и меньше. Как и с девчонками – добавляло наглой силы, которую те чувствовали каким-то обособленным от прочих органом: сразу, без приготовительных осмотров и размышлительных прикидок.

Так и с Варькой было Бероевой. Позвонила, выждав срок, и стала мямлить про институт свой чего-то иностранный, про второй обязательный язык, то ли испанский, то ли португальский, то ли еще какой. А Митька решил попросту – не разговор это для первого знакомства, а онанизм, суходрочка. Так и сказал, заменив, правда, последнее слово на «мастурбация». Она промолчала растерянно, и тогда он предложил отметить новоселье ее вместо португальского языка португальским портвейном, какой парни в баню как-то приволокли: сладкий, забористый, все девчонки упились тогда и отвалились, как неродные.

Варя так растерялась внезапному предложению, что неожиданно для себя согласилась. Решила, что академиков наследник знает в этом толк. И отец у него знаменитость – кино снимает, а не на рояле играет. И сам, как Шварценеггер какой-нибудь в молодости, смотрится. Была еще одна вещь, в которой не хотела признаваться никому, даже подругам – к получившимся девятнадцати оставалась девственницей: целованной, лапанной, но нетронутой – чистой. А в том, что Митя Мирский не мальчик, не сомневалась – глядел не так, впивался глазом, как взрослый, как мужчина, как вежливый, но настойчивый самец. И поняла, конечно же сама для себя решила: согласие даст – целки больше не видать. С ним не получится: ни сопротивление оказать, ни самой против устоять. Подумала-подумала и решилась португальским напитком отметить новый адрес, справить новоселье. О чем на другой день и дала знать Мите по телефону. Тот не то чтобы выразил бурную радость, но просто похвалил за самоотверженность и доверие, коротко обозначив Варькину решимость так, как сделал бы сам Стефан: