Читать книгу "Замена - Сергей Цикавый"

Что мел на его волосах – это совсем не мел.

– Да. У меня есть несколько предложений, – ответила я, протягивая ему ладонь.

Мы вышли в коридор рука об руку. К счастью, у меня была трость. Анатоль прижимался ко мне сильнее, чем нужно было, – почти валился – и я отвечала тем же, и ученики, спешившие в класс, посторонились. Страшная, ломающая слабость выбеливала мир, заставляла щуриться, чтобы удержать все в фокусе. Мы подпирали друг друга, и, наверное, это смотрелось комично. Посторонние взгляды липли к нам, повисали на плечах.

– Мой кабинет ближе, – сказала я.

«Мы быстрее сможем сесть», – подумала я.

Куарэ кивнул, его ладонь была горячей и влажной, а потом мы как-то сразу оказались у меня в кабинете. Он сидел в ученическом кресле, я – в своем, но это уже ничего не значило.

* * *

Мир нашего прикосновения изменился, стал будто бы плотнее и логичнее. Исчезли грубые стыки, наметились горизонты – настоящие, а не нарисованные. Мы лежали в траве рядом. Небо голубело, но, кажется, собиралась гроза, и тянулись облака, хрупкие от ветра.

– Мама работала учительницей. Я думал, что в интернате для умственно неполноценных. А она, оказывается, учила Ангелов.

Куарэ заложил одну руку за голову, другой гладил траву у моей руки. Я почти слышала его касания, их передавали мне стебли, земля, изменения в воздухе. Это была приятная невесомая ласка.

– Был такой проект – «Майнд». Пытались уговорить Ангелов выбрать нашу сторону. Им раскрывали всю правду еще до становления, учили разным духовным практикам, – Анатоль рассмеялся. – Ангел-даосист, представляете?

«Нет. Не представляю».

– Это дядя как-то при мне упомянул, кого нянчит мама. Ну, разумеется, он упомянул прикрытие, но мне хватило и такого. Я оставался дома – здоровый, нормальный ребенок, а она на месяцы уезжала к своим дебилам. Я скучал, Витглиц, ужас как скучал, и иногда хотел тоже пускать слюну, как соседский Тойво, которого в восемь сдали в приют…

Куарэ собирался разбить себе голову, чтобы поглупеть. Он сбегал из дому в поисках того самого странного интерната, пока ему не исполнилось двенадцать лет, четыре месяца и три дня. В тот день отец взял его за руку и отвел к могиле, на которой не было фото, но была надпись.

Пока я умирала от боли и лекарств, Анатоль умирал от горя.

«Ты дитя человечества и Второго сдвига», – вспомнила я. У меня было больничное детство и два симулякра: слова «мама» и «папа».

Щелчок:

«– Ты хотела бы найти своих маму и папу?

– Нет, мистер Монтегю.

– Возможно, ты еще подумаешь? Ведь социальная служба… Почему ты так на меня смотришь, Соня?

– Простите, мистер Монтегю, вам лучше уйти».

Еще щелчок:

«– Почему тебя никто не навещает? Эй, «Ты-умрешь»! Я тебя спрашиваю!»

И еще один:

«– Ты ненавидишь своих родителей?

– Нет.

– Молодец. Мы просто убьем их, если получится. Но зачем их ненавидеть, если из-за них мы познакомились?»

Это все – мое, моя память: щелчки затвора, щелчки картотеки. Это все, что я помню о них.

Куарэ слушал меня внимательно, не перебивая. Он молчал, гладил траву, и руке становилось тепло. Мне не стало легче от этого рассказа, не стало и тяжелее – осталось странное ощущение, которому я не могла подобрать названия.

– Вы их совсем не помните?

– Нет.

Небо двигалось, набирало красок, оно уже звучало по-новому – совсем как настоящее небо. Мы молчали, но неназванное ощущение росло, и мне больше не хотелось тишины.

– Куарэ?

Он повернулся ко мне, лег на бок. «Как ребенок, маленький ребенок».

– Вы сейчас спросите что-то очень правильное, – сказал Анатоль с улыбкой.

– Правильное?

– Ну, да, – он пощипал кончик носа и сморщился. – Не берите в голову, простите: я вас перебил.

Я помолчала. Мир прикосновения ждал, ждал Анатоль. Я села в траве и потянула носом воздух, пробуя его на вкус. Степь, ветер, немного йода – как от близкого моря, только воды не видно было.

– Куарэ, вы знаете, где мы?

– Э, в раю, куда уходят все Ангелы?

Я оглянулась: он тоже сел, сильно сутулясь. Куарэ оглядывался, словно попал сюда впервые – с любопытством и непониманием. Шутка получилась смазанной: он боялся.

– Это должен быть чей-то мир. Или ваш, или мой.

Анатоль зажмурился, ущипнул себя за щеку и, снова открыв глаза, невесело рассмеялся:

– Не получилось. Ладно, значит, или вы у меня в гостях, или я?

– Да.

– А уточнить никак нельзя? Очень хочется подробностей, – сказал Куарэ.

Я присмотрелась к нему: Анатоль прятал свое откровение за улыбками и шутками. Он по-прежнему шел по грани, он все так же не спешил на ту сторону.

– Можно.

– Как?

– Нужно постараться убить друг друга.

Анатоль сжал губы и сощурился:

– Спасибо, я уже пробовал вас убить. Вместо этого узнал, что мою мать сожгли ядерным взрывом. Вы так защищаетесь, да?

Я нахмурилась: он все видел, но ничего не понял.

«А что он мог понять?» – подумала я. Я ведь сама рассказала ему, как убиваю Ангелов: их же воспоминаниями, замешанными на моей отраве. В небе стало темно. Я сидела под беременным небом, стискивая колени, смотрела в глаза Анатолю и знала, что ничего не смогу объяснить – просто слов не хватит. Всех слов мира.

– Знаете, здорово – так уметь, – зло сказал Анатоль. – Чтобы враг сам себя сожрал от одного твоего прикосновения. Это экономит ядерные бомбы. Вы всех так ненавидите?

Я? Ненавижу?

– Или только меня – вашу замену? Думаете, я напрашивался на ваше теплое место? На вашу гребаную очередь в могилу?! Да я бы хоть умер от рака – как тридцать процентов людей, а не… Не…

Куарэ запнулся, подбирая слова, а я чувствовала на щеках воду. Пошел мелкий дождь. Он был сразу повсюду – мелкая осенняя взвесь, – и в степи стало прохладнее. Анатоль мазнул по лицу и посмотрел на ладонь.

– Теперь еще и дождь, – обиженно сказал он. – И сны эти о вас дурацкие.

Дождь, сны – мне казалось, я знаю, в чьем микрокосме мы сейчас.

– Сны?

– Сны. Всегда вы, и всегда отвратительно. Больница, грязь, кровь, – он помотал головой, разбрызгивая крупные капли. – Боже, что за дерьмо у меня в голове!

«Кристиан, – подумала я. – Кристиан, я тебя ненавижу».