Читать книгу "Царь-девица - Всеволод Соловьев"

Царевны кинулись к сестре, заливаясь слезами, целовали ее руки.

Ей было это тяжело, и она поспешила проститься с ними.

Оставшись одна, Софья, не раздеваясь, легла в постель, ей приготовленную, но заснуть она не могла.

Много еще пройдет времени, прежде чем она будет в состоянии отогнать от себя страшные мысли, которые ни на минуту не дают ей покоя.

Страшно царевне. Ей все мерещатся разные ужасы. Она знает о казни Шакловитого и многих других стрельцов, ей преданных. Она знает о том, что князь Василий Васильевич отправлен в далекое, тяжкое изгнанье. Не пришел он к Троице, когда его звали, остался верен своему княжескому слову, явился только тотда, когда его на суд потребовали.

Суд над ним был строгий, и Шакловитый с пытки многое возводил на него, немало и других нашлось доносчиков. Обвинили князя и в том, что он сожалел, что царицу Наталью Кирилловну не убили в 82 году, и в том, что водился с колдунами разными, и в том, что удалился от Перекопа, подкупленный ханом.

Князь Борис и многие из приближенных Петра всячески старались выгородить Василия Васильевича, но это было дело трудное — много у него врагов было. Царь лишил его всех званий и послал в далекую ссылку.

— Жизнь кончена! — страшным, глухим голосом шептала Софья. — Всех отняли — одна… одна в целом мире!..

И вспомнились ей лучшие дни ее. Стоял и не отходил от нее Василий Васильевич, не такой, каким видела она его в последний раз, когда вырвалось из груди ее безумное слово проклятия, а таким, каким он был прежде, и вся былая любовь, все счастье молодости запросилось и ворвалось в сердце несчастной царевны. И она готова была сейчас лечь на плаху, чтоб только на одно мгновение увидеть милого друга, чтоб только шепнуть ему, что она неизменно всю жизнь только его одного и любила, чтоб попросить у него прощения в вольных и невольных перед ним обидах, чтоб последний раз поплакать на груди его… Но никакой ценою, даже ценою жизни не добиться этой минуты свидания…

Полная безнадежность охватила Софью.

— Зачем не убили? — ломая руки и заливаясь слезами, прошептала она. — Нет, он знал, что делает! Он знал, как наказать меня, как отомстить мне. Знал, что смерть теперь для меня награда — и он оставил меня жить! Какова жизнь здесь будет… Ну, да она не много продлится — не вынесу!..

— Что же делать? Куда деваться от этой тоски невыносимой? Молиться, молиться — одно осталось!

И царевна ищет глазами образ.

Из угла кельи, слабо озаренной лампадой, глядит на нее лик Богоматери.

Она бросается на колени и начинает молиться. Но слова без значения срываются с уст ее, сердце этих слов не понимает… Межу нею и кротким ликом Богородицы вдруг встают старые, знакомые призраки…

В смятении поднимается она, выходит из кельи, идет в церковь. Монахини почтительно следуют за нею.

Под темными, высокими сводами храма раздается тихое пение: там началась всенощная. Царевне указывают отдельное, огороженное для нее место. Она всходит туда по ступенькам, покрытым ковром и парчею, оглядывается во все стороны: «Отсюда не видно, слава Богу!»

Но и здесь, в этих святых стенах, где все дышит миром и молитвою, где смолкают земные страсти под тихое, душу умиляющее пение, и здесь не находит покоя царевна, и здесь не может молиться.

Она падает ниц перед образами и долго лежит вся в слезах в тяжелом полузабытьи. Тоска все страшнее. Что-то неясное, мучительное стоит над нею и нет ему названия, и нет такой молитвы, нет такого заклинания, которые могли бы отогнать это что-то, хоть на мгновение дать вздохнуть свободнее.

Служба кончена; в том же забытьи, не замечая окружающего, идет Софья из церкви. Но вот почти у самого выхода, в полумраке, она лицом к лицу сталкивается с какой-то монахиней.

Мгновенная дрожь пробегает по членам Софьи, глаза ее широко раскрылись, на лице ужас… Слабый крик вылетает из груди, и она глядит не отрываясь в лицо монахини. Та тоже стоит перед нею пораженная, а в бледном, увядающем, но все еще прекрасном лице ее нет ни ужаса, ни мучения: спокойно лицо это. Большие черные глаза глядят бесстрашно и в то же время кротко.

Прошло первое мгновение и монахиня, спокойно поклонясь царевне, хотела пройти мимо. Но Софья остановила ее за руку.

— Это ты? Ты, Люба Кадашева… Ты жива? Здесь?..

— Я, государыня, я, — в инокинях Вера.

— Можешь ты прийти ко мне? — проговорила Софья. — Если можешь, иди за мною.

Монахиня тихо последовала за царевной.

Прийдя в свое помещение, Софья дрожащими руками зажгла свечи, подошла к инокине, долго и пристально смотрела на нее не говоря ни слова, и вдруг какое-то новое выражение засветилось в лице ее. Она упала на колени перед прежней Любой и, громко рыдая, прошептала:

— Ты живешь… ты спокойна… ты умеешь молиться! Ты все простила: я вижу это по твоему лицу — в нем такое спокойствие…

— Да, Господь помог мне, в молитве я нашла успокоение. Молись и ты… авось, Господь и тебя помилует!

— Научи меня молиться, Люба, спаси мою душу! — рыдая говорила царевна.

Она чувствовала, что есть еще какая-то слабая надежда, что возможно еще примирение с Богом, что возможно забвение прошлого, возможна жизнь новая. В этой надежде ее утверждал вид Любы, все, что она прочла на лице ее.

Монахиня склонилась над царевной, и из прекрасных, черных глаз ее скатились тихие слезы.

— Будем молиться, Софья!

1878