Читать книгу "Дальше живите сами - Джонатан Троппер"

Появляются «завсегдатаи» — в основном женщины. Это мамины подруги и соседки, которым все равно надо где-то выпить утренний кофе. С ними заходят и мужья — те, кто на пенсии. Вернулся и Питер Эпельбаум — надо отдать должное его упорству. Ведет он себя на сей раз посдержаннее, но неотрывно наблюдает за матерью и ждет удобного момента для атаки. Я ему искренне сочувствую. Живешь-живешь достойно и правильно, а доживаешь в одиночестве, и твое время уходит меж пальцев, как песок.

Хорри — по просьбе Пола — приносит из магазина какие-то документы. По нему и не скажешь, что сегодня утром у него был приступ. Он садится перед Венди, хочет с ней поговорить. Беседа, однако, иссякает довольно быстро, окружающие им явно мешают. Впрочем, Хорри уходить не порывается, он готов сидеть рядом с ней и молча, да и она вполне этим счастлива.

Женщин тревожит, что в городе появился опасный перекресток. Светофор переключается очень быстро, и нет отдельной полосы для левого поворота — немудрено, что там на прошлой неделе опять случилась авария. С этим пора что-то делать. Разговор соскакивает на другие аварии, на штрафы за превышение скорости, на иск, который супруги Пейли подали на городскую администрацию за то, что во время последнего урагана клен проломил им крышу. Потом заговорили о новых домах, которые нувориши возводят в окрестностях, нарушая все законы застройки; о здании Элмсбрукского суда и торговом центре, который начали пристраивать к нему сзади; о том, что, когда обвалился рынок недвижимости, стройку забросили, и теперь там место встречи скейтбордеров и даже наркопритон, и с этим тоже надо срочно что-то делать. Беседа течет через случайные ассоциации, ни на чем долго не задерживаясь. Никто не задает существенных вопросов, никто, в сущности, никого не слушает, лишь пережидает, чтобы вставить свое слово и спеть свою строку в бесконечном каноне.

И вдруг, посреди этой шумной и пустой болтовни, мама встает и смотрит поверх голов в прихожую. Проследив ее пристальный взгляд, мы видим, как с улицы входит Линда и, закрыв за собой дверь, усердно вытирает ноги о коврик. Мама улыбается совершенно не по-маминому — неуверенно, даже осторожно. Линда поднимает глаза и так, взглядом и сдержанной улыбкой, обозначает примирение. Мама пробирается к ней меж стульев, на ходу набирая скорость, выбегает в прихожую и бросается в ее объятья. Они обнимаются крепко и бурно, прижимаются друг к другу лбами и что-то шепчут наперебой, и по щекам у них текут слезы. Потом мама бережно сжимает Линдино лицо обеими ладонями и нежно и долго целует в губы. После чего они, взявшись за руки, выходят за порог, а мы судорожно ищем, чем бы подышать в комнате, из которой внезапно откачали весь кислород.

Первым реагирует Питер Эпельбаум. Откашлявшись, он встает и произносит:

— Ну и ну. Вот так неожиданность.

После чего он поворачивается и понуро идет к двери. Он был готов бороться за руку и сердце дамы, возможно даже радовался, что она не сдается без боя, но это… нет, он слишком стар. Я догоняю его у входной двери:

— Мистер Эпельбаум.

Он удивленно оглядывается:

— Я для тебя Питер.

— Питер. Все к лучшему. Сдалась вам такая головная боль?

Он качает головой и слабо улыбается:

— Мне семьдесят два года. Я каждое утро пью кофе в одиночку, каждый вечер засыпаю с включенным телевизором. Так что головная боль бывает разная.

— Найдутся другие вдовы. В смысле… вы же этих мужей видели.

У него ясные синие глаза и такая усмешка — ни за что не дашь семьдесят два года.

— Твоими устами да мед пить.

— Да они слетятся на вас, как мухи на этот самый мед!

Он смеется и треплет меня по щеке:

— Не позволяй себе состариться, мальчик. Не повторяй моих ошибок.

Я наблюдаю, как он печально идет по улице. Надо же, в таком возрасте его сердцем еще управляют страсти и властвуют женщины. Ужасно, но… вдохновляет, как ни крути.

Глава 45

За долгие годы папа насверлил в стенах так много дыр и проложил в них так много проводов, что стены стали пористыми и пропускали любые шумы, поэтому, засыпая, мы слышали родителей, которые вели активную и бурную половую жизнь. Слышали всё: и мерные постукивания спинки кровати о стену, и глухое пыхтенье отца, и мамины крики, которым позавидовала бы любая порнозвезда. Мы притерпелись к этим звукам и научились отключаться от них, как от любых других шумов, которые периодически возникают в доме: потрескиванья старых паровых радиаторов, скрипа лестницы, гула холодильного компрессора, урчания канализации. О сексе папа с нами никогда не говорил. Вероятно, считал, что, когда придет время, мы сами во всем разберемся.

Мне было шесть лет, когда я их застал. Я проснулся от головной боли и поплелся по коридору к ним в комнату, шаркая матерчатыми тапочками из пижамного комплекта. Мама была сверху, спиной ко мне. Она раскачивалась взад-вперед, и я решил, что она делает зарядку. Иногда она ее действительно делала, перед телевизором, в трико и вязаных гетрах, отчего становилась похожа на кошку.

— Я хочу выглядеть так же хорошо, как она, — объясняла мама, кивая на экран, где какая-то женщина стояла, как и мама, на всех четырех и задирала ногу. Точь-в-точь собака, когда писает.

— Она похожа на собаку, — заметил я.

— Это — Джейн Фонда, и она никакая не собака.

Джейн Фонда убирала волосы под ленту, чем напоминала мне миссис Давенпорт, мою воспитательницу в детском саду. А мама, с волосами, забранными в высокий хвост, и в спортивном лифчике, напоминала женщину-джинна из фильма «Я мечтаю о джинне». Героиню фильма я считал самой красивой женщиной на Земле и собирался, когда вырасту, на ней жениться. Мы поселимся в ее синей бутылке, которую мама поставит на полку в кухне, и по вечерам мы будем являться в облаке дыма и ужинать с моей семьей. А после ужина джинн только мигнет — и вся посуда уже перемыта.

— Ты красивее, чем Джейн Фонда, — сказал я маме.

— Конечно, мой сладкий, — ответила она и, пыхтя, задрала ногу. — Но попка у нее получше моей.

Я засмеялся. Смешной показалась сама идея сравнивать попки.

— Но ведь твою попку никто не видит.

— Женщины хотят иметь красивые попки, даже если их никто не видит.

— Это же глупо.

— Может, и так.

Тем временем Джейн на экране телевизора подняла другую ногу. Когда стало понятно, что писать она не собирается, я потерял к ней всякий интерес.

Теперь мама раскачивалась на кровати вверх-вниз без всякой Джейн Фонды и без телевизора, только пыхтела так же. А еще она была голая. Я смотрел на ее попу и пытался сообразить, почему она хуже, чем у Джейн Фонды.

— Мама?

Она обернулась, и тут я увидел голову отца, неловко вжатую в спинку кровати: волосы спутаны, лоб в поту. Тела было не видно под мамой и простынями, и казалось, что он закопан в песок по самую шею.