Читать книгу "Личные мотивы. Том 1-2 - Александра Маринина"

– Мне это не нравится, – высокомерно заявил Вилен Викторович. – Я не клоун в цирке, чтобы импровизировать на ходу и участвовать в дурацких спектаклях.

Перепалку пришлось прекратить – вернулся Борис, держа в руках две фотографии, одна из них была в застекленной рамке. Сорокины долго и внимательно рассматривали красивое лицо молодой женщины с ярким, даже вызывающим макияжем, в ярко-фиолетовом платье из тонкого трикотажа и с крупными пластмассовыми немыслимого розового цвета серьгами-кольцами в ушах. На втором снимке, том, что был без рамки, та же самая женщина была накрашена куда скромнее, но бижутерии на ней было, пожалуй, многовато.

– Забавно, – пробормотала Ангелина Михайловна, – я уже забыла, что была такая мода на пластмассовую бижутерию и фиолетовые тени для век. Это ведь было очень давно, да, Сашенька? Где-то середина восьмидесятых, если память меня не подводит.

– Не подводит, – скупо кивнул Борис. – Эта фотография сделана в восемьдесят пятом году.

– Такой покой исходит от снимка, – покачал головой Вилен Викторович, – ни за что не скажешь, что человека ждет смерть в молодом возрасте. А говорят, что люди предчувствуют свой конец и это особенно ярко проявляется именно в фотографиях. А что-нибудь еще осталось от вашей мамы? Какие-нибудь вещи, письма, мелочи?

– Больше ничего. Если ваше любопытство удовлетворено, то я, с вашего позволения, вернусь к работе, мой перерыв закончился.

Их так явно выставляли за дверь, что не заметить этого было просто невозможно. Сорокины поблагодарили художника за возможность ознакомиться с работами, за гостеприимство и за чай с ватрушками и отправились на железнодорожную платформу, до которой идти было минут двадцать.

– Не могу сказать, что этот Саша или Борис хорошо воспитан, – брюзжал по дороге Сорокин. – Бука какой-то, слова из него не вытянешь. И опять мы ничего не узнали.

– Ну почему же, – возразила Ангелина Михайловна, – мы с тобой узнали, что от его матери ничего не осталось, кроме фотографий. Значит, того, что нужно Максиму, у Бориса нет. Этого просто не существует.

Вилен Викторович остановился и с изумлением воззрился на супругу.

– Ты что, поверила ему? Вот он сказал, что, кроме фотографий, ничего нет, и ты считаешь это чистой правдой? Я не узнаю тебя, Геля. С каких это пор ты стала такой доверчивой?

– Я не доверчивая, просто я разбираюсь в людях и вижу, что Саша не врет.

– Видит она! А вот я, например, ничего такого не вижу и не поверил ни одному его слову. Он очень себе на уме, этот художник, которого непонятно как зовут, не то Саша, не то Борис. Закрытый, замкнутый, дурно воспитанный. Нет, Геля, ты как хочешь, а я ему не верю. И считаю, что съездили мы впустую.

– А вот и нет! Мы были у него дома, мы смотрели картины, нам показали фотографии матери, так что нам теперь будет что предметно обсуждать с Гусаровыми. Мы сумеем, Виля, я чувствую, да нет – я просто уверена, что у нас с тобой все получится, причем очень скоро. Мы долго топтались на месте, но теперь дело двинулось вперед, ведь еще три дня назад мы не могли с Гусаровыми поговорить о Саше – повода не было, а теперь этих поводов целый вагон, мы даже о Ларисе можем спросить.

– Только не забудь, что мы с тобой не знаем, как ее зовут, – строго напомнил жене Вилен Викторович. – Ни Гусаровы, ни Александр ни разу не упомянули ее имени. Господи, какая же это морока – все знать и постоянно делать вид, что ничего не знаешь, и ждать, пока тебе скажут, и постоянно напрягаться, чтобы не перепутать, что именно тебе рассказали, а что ты и так знаешь. От этого свихнуться можно!

На платформе они купили билеты и сели в электричку, которую пришлось ждать совсем недолго, всего минут десять. Вагон оказался относительно свободным, как и предрекала Ангелина Михайловна, и им легко удалось занять места у окна друг напротив друга.

* * *

Борис проводил гостей и сразу поднялся в спальню. Фотографию в рамке повесил на стену, второй снимок поставил на книжную полку за стекло. Тяжело опустился на кровать и вытащил из кармана джинсов сложенный вдвое конверт. С сегодняшней почтой он получил еще одно письмо, уже третье. Конверт был вскрыт – Борис прочел письмо, пока гости были в мастерской, но теперь он перечитал послание еще раз. На этот раз неведомый ему автор послания указывал вполне конкретную сумму, которую Борису следует заплатить, если он хочет узнать подробности об убийстве своей матери. Хан оказался прав. Теперь Борис Кротов готов был выложить любые деньги, только бы узнать, что кроется за этими письмами.

Он перевел взгляд на лицо матери, улыбающееся с фотографии, и снова перед глазами встали страшные видения: мама мечется по комнате, пытаясь спрятаться от пьяного Стеценко… мама ползет по полу в сторону двери, и кругом кровь, много крови… мама лежит в прихожей, с головой накрытая простыней, а вокруг стоят чужие люди, что-то делают и записывают…

Борис тряхнул головой, отгоняя воспоминания, и вытянул из нагрудного кармана мобильник. Надо позвонить Хану.

– Я получил третье письмо, – сообщил он Алекперову.

– И что в нем? Опять голые намеки или уже появились деньги?

– Появились.

– Велика ли сумма? – поинтересовался Хан.

– Велика. Но мне вполне по силам. Ты считаешь, что нужно соглашаться?

– Ну, о твоем согласии пока речь не идет. Вот подожди, придет следующее письмо, в котором уже будут конкретные указания, что тебе нужно сделать, если ты согласен платить. Тогда и будем думать.

– Все-то ты знаешь, – вздохнул Борис, не скрывая скепсиса.

– Друг мой, это классика жанра, – рассмеялся Алекперов. – У меня для тебя тоже есть кое-какие новости. Я встречался со следователем, который в свое время вел то самое уголовное дело, из которого выпал Стеценко. Правда, с головой у старика не очень, так что я не уверен, можно ли верить тому, что он рассказал, но в любом случае это любопытно. Ты сейчас где?

– Дома.

– В Москву не собираешься?

– Хан, я не в том положении, чтобы собираться или не собираться. Ты скажи, когда надо, и я приеду.

– Заметано. Определюсь со своим графиком на ближайшее время и позвоню, лады?

– Буду ждать.

К работе Борис в этот день вернуться так и не смог. В ушах все время стояли голоса сегодняшних гостей, рассуждавших о следах умерших и о предвидении близкой смерти. Он то и дело поднимался в спальню, смотрел на фотографии матери, крутил их в руках. Но ничего не видел. И ничего не чувствовал.

* * *

Ардаев шел по поселку вслед за Сорокиными и злился. Он приехал сюда на машине следом за ними из Москвы, а теперь получалось, что обратно они собираются ехать на электричке. Что же ему, бросать здесь свой дорогой автомобиль только ради того, чтобы попытаться подслушать, о чем они будут разговаривать в поезде? А старичок-то Сорокин, похоже, глуховат, его супружница разговаривает с ним громко, и Ардаеву, идущему в нескольких шагах позади них, превосходно слышно каждое слово. Или у нее вообще такая манера общаться? Конечно, в электричке она вряд ли станет так кричать, но это ничего, в вагоне всегда есть возможность подобраться вплотную.