Читать книгу "Третий экипаж - Алексей Гребенников"

«Почему вы так много обо мне думаете?»

Я слышал ровный голос ксенопсихолога Вероники.

Но я не знал, надо ли мне отвечать. Я еще не привык к новым масштабам.

Я чувствовал, что занимаю непомерную часть мира, может, я сам уже был миром. Может, этот мир и есть Чужие? – мелькнуло во мне. Но без прежнего обжигающего интереса. Скорее, констатация факта, вспышка, ничего не осветившая, кроме подвалов моего почти уже не существующего сознания.

Я пытался понять, что я чувствую и чувствую ли?

Почему ненависть к чудесам заставляет нас так страдать?

Почему неистребимое влечение к чудесам толкает нас на край мира?

«Приходилось вам есть печень муравьеда?»

Я чувствовал Веронику где-то рядом. Ледяной холод галактик был её холодом, ее недоумением. «Почему вы так много обо мне думаете?» Человек бы так не спросил. Но разве ксенопсихолог Вероника не человек? Она летела с нами – с самой Земли. Ее рекомендовал сам господин У, так говорили. Правда, господин У загадочно исчез, его не оказалось на борту, зато командиром Модуля оказался Железный Драйден.

Я перебирал факты как чётки.

Я ничего не чувствовал, кроме медленно рассеивающейся боли.

И почему-то я знал, что пока эта чудовищная боль-тьма совсем не уйдет, моя девушка, оставленная на Земле, будет плакать и плакать, сняв очки, огромные, как у летчика-истребителя.

«Ты делаешь это напрасно, – будет плакать она. – Ты делаешь это напрасно…»

Наверное, Бекович прав: нас не ждут. Нас нигде не ждут. Мы просто всё придумываем. Голос ксенопсихолога Вероники (или мне так казалось) кипел в мрачном шипении электрических разрядов, его передергивало как вырожденную нейтронную жидкость. «Почему вы так много обо мне думаете?» Любая подвижка, самое ничтожное оседание моей мысли высвобождало чудовищную, невероятную боль, отражающуюся, как свет, от искореженного массива в прах разнесенной «Уззы».

«Рост жизни не в одном развитье мышц. По мере роста тела в нем, как в храме, растет служенье духа и ума…»

Я простирался в пространстве, клочьями многих сброшенных оболочек отмечая свой крестный путь.

фи

«Какой ужасный фэн-шуй!»

хи

В звездных ореолах, в коротких блестках, в световых смещениях пряталось всё, чем я прежде жил. В сверкающих ореолах, световых блестках, смещениях пряталось всё, чем я мог дальше жить. И неважно, пылевое я облако или целая галактика, а может, что-то гораздо, гораздо, гораздо большее; неважно, чем порождалось волшебное взрывчатое сияние волос Вероники – спасительной ложью господина У или убивающей истиной моего отца…

Coma Berenices…

«Дайте мне материю, и я построю из нее мир…»

«Дайте мне материю, и я покажу, как можно создать живую гусеницу…»

Гламурная кисо там, на Земле, плакала, поняв, что её чудесные кавяйные няшечки больше ничего не значат. В чудовищных отсветах, озаряющих самые темные углы моего сознания, дожаривался третий экипаж «Уззы» – первые, как мне всегда хотелось думать. Я видел (или так казалось) бездонную тьму, в которой бесчисленно вспыхивали огни. Я видел (чувствовал) кают-компанию, в которой, как в стальной банке, намертво заварило капитана Полякова и «небольшую медведицу».

пси

«Обнимите меня, тайтай». – «Разве у нас больше нет моральных принципов?»

омега

Статус: сброшен.

дигамма

Теперь «Узза» походила на темную угловатую комету, широко раскинувшую два чудовищных сиреневых хвоста на сияющем фоне сталкивающихся галактик, будто сбежавших с вышивки ксенопсихолога.

«Дуб повалило молнией».

Пространство глядело на меня мерцающими провалами.

Я всегда знал, что буду самым последним, кто, возможно, столкнется с Чужими, но ведь это мне был задан вопрос: «Почему вы так много обо мне думаете?»

Звездный ветер… Ржавчина медленного огня… Темные скважины туманностей…

Я плыл и плыл сквозь оплавленное сознание…

стигма

Чужие?

хетта

«Как знать?»

сан

Coma Berenices…

шо

«Он человек был в полном смысле слова…»

Звездные россыпи нежными светящимися языками вкатывались в перекрестья ломающихся лучей – намертво промороженных, полных такой страшной тьмы, что в ней даже ад не угадывался.

«Что такое ад?» – «Когда совсем плохо». – «Разве ты еще не в аду?» – «Хотите сказать, будет еще хуже?»

Я не знал, что ответить. Я не знал, что звучит во мне.

Боль медленно отступала, и я всё внимательнее прислушивался к кипящему миру.

Фламинго на резных перилах узкого мостика… Узкий залив, почему-то вмещающийся в килевую часть «Уззы»… Coma Berenices… Золотистая вечность, угадывающаяся в черной воронке…

Стармех Бекович был неправ…

И капитан Стеклов тоже был неправ…

И неправы были господин У и доктор Голдовски…

Все ждут возвращения. Все отчаянно ждут возвращения. В прошлое или в будущее – неважно. Мир замкнут. Мы никогда не будем жить, как до Большого Взрыва, но все мы ждем возвращения… Кто бы на самом деле ни отправил нам Послание, прав был только он…

Братья…

Предел знания…

Большой разум…

Путь терпения…

Раздвинутая решетка…

«Ба-цзе принимает зятя…»

«Помоги мне!» – взмолился я.

И снова услышал гул рассеивающейся Вселенной.

Звездные мышки с жадным любопытством тыкались друг в друга раскаленными носами, откидывали чудесные длинные хвосты, заливали пространство огнем, полным сладкого яда. С чего мы взяли, что Чужие должны обживать планеты? Зачем им крошечные планеты, когда есть весь мир? Они же не из Тогучина. С чего мы взяли, что почему-то боимся тьмы? Просто мы еще не привыкли к собственным масштабам. Просто мы еще всплываем в самих себе, как из бездны…

Это щекотливая ситуация?

Волосы Вероники медленно закручивало ходом времени.

коппа

«Не страшно ль, что актер проезжий этот в фантазии, для сочиненных чувств, так подчинил мечте свое сознанье, что сходит кровь со щек его, глаза туманят слезы, замирает голос…» Чем невнятней звучал в общем ровном гуле незнакомый рассеивающийся голос ксенопсихолога Вероники, тем нестерпимей охватывала меня боль.

Я был всего лишь крошечным пузырьком, раздувающимся в пространстве.

Я был крошечным пузырьком, порождающим новый мир.

«Почему вы так много обо мне думаете?»