Читать книгу "Каббала и бесы - Яков Шехтер"

И не случайно рав Бецалель, до того не проявлявший интереса к новой женитьбе, узнав об Эстер, так спешит с ней познакомиться. Не случайно уже после первой встречи Эстер чувствует, как «переплетаются» их души, как не случайно и то, что, прося ее руки, раввин Бецалель Ифарган говорит: «Наши души вместе спустились в этот мир. Я видел, я знаю. Ты согласна стать моей женой? Моим спутником, моей половиной…»

Эстер, как уже было сказано, и в самом деле становится его спутницей и «половиной», его верной соратницей, пусть она не всегда и далеко не до конца это осознает.

Само собой, на этом заложенные писателем в рассказе тайны не исчерпываются. К примеру, существует несомненная связь между давней семинарской работой Оры-Эстер о Джойсе и образе Эвелины и ее собственной судьбой; не так-то прост и встретившийся ей по дороге в Эйлат нищий, раздающий кассеты с записями речей проповедника, да и множество других деталей рассказа «Святая». Но, думается, читателю будет куда интереснее разгадать все эти загадки самому, без посторонней помощи…

Жена Лота

В современной еврейской литературе сложилось несколько штампов в изображении тех, кто решил порвать со светским образом жизни и превратиться в религиозного человека, строго следующего еврейскому Закону и погруженного в изучение священных текстов. Согласно первому из этих штампов, речь идет о самом обыкновенном ханжестве и лицемерии, продиктованном теми или иными вполне земными соображениями – скажем, интересами бизнеса, неожиданной влюбленностью в религиозную еврейку, да и просто стремлением сбежать от кредиторов, уплаты алиментов и т. п. В рамках второго шаблона «ушедший в религию», или, как называют таких людей на иврите, «вернувшийся к ответу» еврей окончательно порывает со своим прошлым, начинает осознавать всю примитивность и бездуховность светской культуры, которой он так долго жил, аморальность его прежних ценностей и т. д.

С литературной точки зрения рассказ «Жена Лота» привлекателен, прежде всего, тем, что Шехтер отказался идти в нем по уже проторенным и, скажем честно, в равной степени лживым литературным тропам. Он показывает, какая жестокая внутренняя борьба идет в таком еврее, уже будучи сложившимся человеком, выбравшем для себя тот образ жизни и ту систему ценностей, от которых в свое время отказались его деды и родители. Показывает он и то, как прошлое порой настойчиво манит его к себе, вновь заставляя задаваться вопросом, насколько он уверен в правильности сделанного им некогда выбора.

Герой рассказа Залман возвращается в некогда родной ему Вильнюс спустя шестнадцать лет после того, как он его покинул. За эти годы он не только женился и народил кучу детишек, но и совершил настоящее духовное перерождение: из обычного советского еврея, «гомо советикуса», – в религиозного еврея, знатока Торы, преподавателя Талмуда. Абсолютно уверенный в том, что прошлое над ним не властно и нет в мире силы, которая способна повернуть его к прежнему мировоззрению и ценностям, он гуляет по родному городу, не замечая, что это самое прошлое уже цепко, подобно хищной птице, село ему на плечо.

Залман пытается убедить себя, что восхищается не Вильнюсом, а Вильно, «Литовским Иерусалимом», как называли этот город задолго до его рождения; что его приводят в трепет мысли о том, как некогда бродили по этим улочкам великие талмудисты. И это, наверное, правда. Но далеко не вся правда – на самом деле Залман любуется именно Вильнюсом, городом своего детства и юности, то есть той поры жизни, когда он учился в институте и ему не было никакого дела до этих самых талмудистов.

Но именно потому, что он начинает чувствовать в себе зов этого прошлого, Залман и убеждает себя, что не может поддаться его влиянию, ибо он поднялся на такую духовную высоту и сила его веры настолько крепка, что прошлое над ним попросту невластно.

В этот момент рассказа впервые и возникает аллюзия с женой библейского Лота, ставшей символом отнюдь не женского любопытства, а неспособности человека «не оглядываться назад», в прошлое. Как наверняка помнит читатель, в Библии ангелы велят Лоту вместе с женой и незамужними дочерьми покинуть обреченный на уничтожение Содом и при этом запрещают им оглядываться назад, чтобы увидеть, как Бог свершает суд над этим городом. Но жена Лота, уроженка Содома, помнящая о том, что в городе остались ее другие, замужние дочери со своими семьями, о том, что ей и всей ее семье совсем неплохо жилось в этом греховном месте, нарушает запрет ангелов. Она оглядывается – и в наказание превращается в соляной столб.

Аллюзия эта усиливается в тот момент, когда Залман встречает в ресторане «Локис» Бируте – женщину, которую он когда-то любил, воспоминания о которой по-прежнему тревожат ему сердце и которая сумела сохранить свою привлекательность (пусть даже все дело в полумраке и хорошей косметике!). Мужа Бируте звали Лотас, Лот, и, таким образом, выходит, что она и есть жена Лота, оглядывающаяся назад и призывающая, тянущая оглянуться назад и Залмана.

И вот этот-то призыв оглянуться назад, вернуться в прошлое, если не навсегда, то хотя бы на мгновение (а вовсе не соблазнительный аромат запретной ему как религиозному еврею свинины), и превращается для Залмана в главное испытание. Духовный поединок между ним и Бируте – это поединок между настоящим и прошлым, между двумя системами жизненных ценностей и, если хотите, в определенном смысле – поединок между иудаизмом и христианством.

В тот момент, когда Бируте произносит столь излюбленную в христианстве фразу «Бог – это любовь», считая, что Бог может оправдать супружескую измену, то Залман противопоставляет ей нравственное кредо иудаизма, согласно которому «Б-г – это еще и долг» (хотя точнее, конечно, «Б-г – это Закон!»).

И мы видим, каким тяжелым оказывается для Залмана это испытание, как он шаг за шагом сдает свои нравственные и духовные позиции. Например, в тот момент, когда Бируте кладет свою руку на его ладонь, он оказывается не в силах ее отдернуть. Хотя речь тут идет не просто о жесте, напоминающем об их былой близости, а о нарушении Залманом еврейского религиозного закона, согласно которому еврею запрещено каким бы то ни было образом прикасаться к какой-либо женщине, кроме своей жены.

И дальше напряжение за столиком в старом вильнюсском ресторане достигает своего крайнего накала:

«…– Хорошо, – сказала она тихо. – Пусть все останется, как было. Но сейчас, раз мы уже встретились, сегодня, один-единственный раз…

Он не мог говорить. Не мог двинуть рукой. Он захотел отрицательно покачать головой, но она налилась свинцом, окаменела. Никогда в жизни столь простое движение не давалось ему с таким трудом…»

В сущности, Шехтер опять оставляет нас в неведении, так как до конца непонятно, выдержал Залман выпавшее ему испытание или нет, – ведь он все-таки оглянулся – и кто знает, не встретился ли он при этом взглядом с глядящей ему вслед Бируте и не рванулся ли ей навстречу?! Да и кто сказал, что те понятия о любви и духовности, которыми он живет сегодня, выше, чище и лучше, чем те, которыми он жил прежде? Кто сказал, что возвращение к Бируте является предательством жены, – может быть, как раз отъезд Залмана из Вильнюса и его последующая женитьба были предательством Бируте?!