Читать книгу "Читающая кружево - Брюнония Барри"

Потом возвращается в лодку за мной, но я уже стою в воде и протягиваю ему пакеты с едой. Рафферти позволяет лодке отдрейфовать, пока веревка не натянется, подает мне руку, и мы вместе карабкаемся на изъеденный ветрами утес.

Если стоять на дальней стороне острова, то не видно ничего, кроме океана. Это одно из немногих мест от Салема до Рокпорта, где перед тобой — открытое море, бурное и взлохмаченное ветром, а не залив, ведущий к Кейп-Энн. Вокруг никакой растительности, и поэтому можно вообразить себя где угодно — на Луне, на Острове сокровищ, в Голубой лагуне.

Мы с Визи купаемся, пока Рафферти собирает дрова для костра.

Потом сидим на пляже и наблюдаем, как солнце спускается в океан. Костер прогорел, и можно готовить еду. Рафферти кладет в огонь охапку водорослей, чтобы было побольше пара, и бросает туда несколько початков кукурузы. Затем достает сыр, печенье и огромный стейк. Ему нравится это место. Рафферти говорит, что никогда никого здесь не видел.

— Ни одной живой души, — добавляет он и протягивает мне лимонад.

Мы едим мясо и кукурузу. Три тарелки, по одной на каждого. Визи сидит над своей порцией и жадно глотает.

Потом мы наблюдаем, как темнеет небо. Над водой восходит луна. Рафферти замечает, что я дрожу, и набрасывает мне на плечи свою куртку. Она старая, и от нее пахнет океаном.

Визи зарывается в песок и начинает храпеть.

— У этого острова нет названия, — повторяет Рафферти, будто я недослышала в первый раз. А может быть, потому что не ответила. — Даже у этой отмели оно есть, а у острова нет. Он как будто ускользнул сквозь пальцы… — говорит он, радуясь, что хоть чему-то удалось ускользнуть.

— Может, его вообще не существует, — говорю я. — Может, это мы ускользнули сквозь пальцы.

Поначалу он будто пугается, потом начинает смеяться. Негромко, но искренне.

— Ты интересная женщина. Идешь по черте…

— По какой? — спрашиваю я, прекрасно сознавая, о чем речь. Только это не черта, а трещина. В нее я провалилась уже давным-давно.

Рафферти задумывается, прежде чем ответить.

— По черте между миром реального и миром возможного.

— Поэтически сказано, — замечаю я.

— Иногда реальный мир куда безумнее вымышленного, — говорит Рафферти.

Он искренен. Сегодня между нами что-то произошло.

— Как дело Анжелы? — спрашиваю я.

Вопрос звучит так, будто я задаю его из простой любезности. Судя по всему, Рафферти не хочет об этом говорить, поэтому я не настаиваю на ответе.

— Давай не будем обсуждать это сегодня, — просит он.

На темной воде возникает лунная дорожка, и ненадолго я задумываюсь о Линдли. На моих глазах появляются слезы. Я отворачиваюсь, чтобы Рафферти их не заметил, и жду, когда высохнут.

Рафферти идет к морю. Он наклоняется, зачерпывает воду, смотрит на нее и позволяет вытечь сквозь пальцы. Потом подносит руку к губам и пробует соль на вкус. Он явно думает о чем-то серьезном.

— Давай искупаемся, — предлагает он.

Я удивлена.

Мы долгое время проводим в воде. Рафферти хороший пловец, не из тех, кто повинуется течению. Он достаточно силен, чтобы с ним бороться. Он плывет, высоко подняв голову, — должно быть, летом работал спасателем на Лонг-Айленде. Спасатели всегда плавают, высунув голову из воды и не спуская глаз с утопающего. На лодке он совсем другой. Ходить под парусом для Рафферти — все равно что для меня плавать.

Вода сегодня волшебная, она фосфоресцирует. Каждый наш гребок оставляет искрящийся след.

Мы, оба усталые, выходим на берег. Ночь прекрасна. Мы засыпаем на песке.

Я просыпаюсь, заслышав лай Визи на холме, — она лает на луну. Точнее, воет, как это делают островные псы в полнолуние. Луна стоит прямо над головой, и я понимаю, что сейчас почти полночь. Взбираюсь на вершину утеса в центре острова и усаживаюсь на небольшом уступе, откуда открывается вид во все стороны. Отсюда видны устья нескольких бухт и изгиб береговой линии. Можно разглядеть прогулочную яхту, которая совершает свой последний вечерний рейс. С гирляндой огней она больше похожа на мост «Золотые Ворота», чем на корабль. Я слишком далеко, чтобы услышать музыку. Яхта — всего лишь видение: огни медленно движутся, плывут над самой водой. Корабль-призрак.

Помню, как я впервые увидела мост «Золотые Ворота». Некогда, очень недолго, я встречалась с одним парнем. Его родители жили в округе Сонома, и однажды мы поехали к ним в гости. Отчего-то по пути через мост он рассказал, сколько людей каждый год кончают с собой, прыгнув отсюда в воду. Вскоре после этого мы расстались.

Я не бужу Рафферти. Ничего срочного нет, и я знаю, что в последнее время он не высыпался. Хорошо, что Рафферти предложил эту прогулку. Будь такая возможность, я бы вообще не возвращалась в город. Здесь гораздо уютнее.

Наконец он просыпается и идет нас искать.

— Который час?

— Не знаю. Прогулочная яхта только что вернулась в гавань.

— Полночь, — говорит Рафферти. — Нам пора.

Я киваю, но остаюсь сидеть.

Он, похоже, чувствует то же самое, что и я, и не хочет никуда уходить. Садится рядом. Мы оба не двигаемся.

— Интересно, — наконец говорит Рафферти, — почему отсюда все кажется таким красивым?

— Оно действительно красивое, — возражаю я, — даже если смотреть оттуда. Просто люди делают мир безобразным… иногда.

— Но не все, — говорит Рафферти, глядя на меня.

Я не отвожу взгляд.

Не знаю, кто кого целует первым. По-моему, мы делаем это одновременно. В согласии и взаимодействии — идеал. За этим поцелуем ничто не последует, все остальное принесет лишь разочарование. Мы оба достаточно взрослые и умные, чтобы это сознавать.

— А как же Джек? — спрашивает Рафферти.

— Никакого Джека нет.

Я вижу, как он размышляет. Наконец решает мне поверить. Берет меня за руку, и мы вместе возвращаемся к лодке.

Мы оказываемся дома лишь в третьем часу ночи и засыпаем на нерасстеленной постели Рафферти. Моя голова покоится у него на плече. Я ерзаю, перекатываюсь ближе к открытому окну, его руки обхватывают меня, мускулы напряжены даже во сне. Рафферти спит спокойно — и это очень неожиданно. Я двигаюсь, и он тоже, чтобы мне было удобнее.

Я просыпаюсь на рассвете и обнаруживаю на окне кружево. Вчера ночью я его не заметила, иначе ни за что не пришла бы в эту комнату. Но теперь я его вижу. Завитки увлекают меня. Дыхание замирает, как будто воздух сам по себе — часть плетения. Отрицательное пространство, в котором существует кружево. Я могу отчетливо разобрать узор, лишь проникнув в него, в этот потусторонний мир, который мне знаком и которого я боюсь. Это точка средоточия. Здесь замирает все движение, останавливается дыхание — ни вдоха, ни выдоха, — как будто застыл океан. Я останусь парализованной, пойманной в ловушку, пока кружеву не заблагорассудится меня освободить, — и никакой милости, пока оно не покажет то, что вознамерилось. Я задерживаю дыхание. Волна замирает, но ритм остается — размеренный, как прибой.