Читать книгу "Охота на медведя - Петр Катериничев"

— Не кажется ли вам, Олег Гринев, что таким, как вы, людям чистогана, не место в мире искусства? — закончила свой наезд темпераментная Заметельная.

— А что есть искусство, как не чистоган, и что есть чистоган, как не искусство? — ответил незамысловато Олег, а оператор притом наезжал оптикой на его усталое лицо.

Что оставалось Гриневу? Только улыбаться, стараясь верить, что улыбка его выйдет на «картинке» жизнеутверждающей, полной оптимизма и мистической загадочности. А впрочем, любой «ответчик», исключая, понятное дело, лиц сановных и сановитых, имеющих собственные пресс-службы, беззащитен перед телеобъективом, вернее, перед журналистом: с помощью монтажа и закадрового комментария из любого человека можно сделать и гения и злодея. В соответствии с пожеланиями заказчика.

Сразу следом за Заметельной к Олегу подскочил маленького росточка толстенький живчик и, прихохатывая, рассыпая хохмочки и непрестанно украшая речь цитатами из бородатых анекдотов, пытался выведать у Олега, к чему идет Россия; следом важно подошел штатный печальник за Святую Русь и потребовал отчета: кто заказал Гриневу издевательство над народом: мировое масонство или продажное правительство?

И только в банкетной зале, куда Гринев наконец добрался, он положительно засиял: бокал шампанского, рюмка водки и вожделенный бутерброд пролили на его щеки румянец, наполнили разум легчайшей эйфорией, и вот Олег уже сам рассказывал анекдоты и комментировал представленное в залах «высокое искусство» столь заразительно и живо, что сначала хохотала ближняя часть присутствующих, а потом, завидуя бесшабашному веселью на скучном мероприятии, к Гриневу потянулись персоны значительные, и было в выражении их лиц нечто странное, эдакая смесь суетного: «Что происходит?» и «Как бы не опоздать...» — и незыблемого, чиновного:

— «Мы знаем гораздо больше, чем можем сказать, а говорим только то, что хотят услышать...»

В их сдержанных улыбках читался один вопрос: «Кто?!» Кто победит завтра, к кому присоединяться? Нет, можно присоединиться и к заведомому победителю, но тогда ты получишь лишь кормовое место, а сейчас — можно еще и банчок сорвать...

И все это — в полувзглядах, в движениях бровей, в понимающих кивках, в неприступном величии или, наоборот, показной браваде... Мастера подковерных интриг плели сети из воздуха, из ничего, потому что привыкли за случайностями видеть закономерности... И вчерашнее рукопожатие с самим Максимом Евгеньевичем не осталось незамеченным, и, если бы Гринев сейчас честно стал убеждать кого-то, что это была совершенная случайность, кто бы ему поверил? Вот именно, кто? Порой ему казалось, что и сам он уже не верит в эти случайности, в веселое лопотанье Женечки Ланской, в «дядю Максима», в полувзгляды людей значимых, опытных, умных...

Все эти мысли неслись в голове Гринева сами собой, словно годовалые мустанги, еще не прирученные уздою и плетью... А он — продолжал вспоминать что-то из времен франкфуртского студенчества, когда они в изряднейшем подпитии заладились купаться с какими-то итальянками нагишом в Майне, и как бежали от полиции, и как ломились в крохотную частную гостиничку семейства Гринберг...

Глава семейства, Марк, оказался бывшим московским деловым и принял загулявших студентов вместе с итальянками со всем радушием, выдав страждущим по простыне и скрыв на кухне крохотного ресторанчика на первом этаже от недремлющего ока полицаев... А потом — была водка с пивом, и селедка с картошечкой, и уставшие итальянки полегли вповалку на мягких пуфиках, а они с Марком до утра травили анекдоты, пели советские песни, снова травили, ухохатываясь до слезной усталости...

...На самом деле Олег ничего этого не рассказывал — он просто почувствовал вдохновение того вечера, тот кураж и ту усталость, и сейчас его тащило, и он травил анекдот за анекдотом, и гости подхватывали, забывая о рангах и чинах, и веселье постепенно ширилось, и не было уже здесь ни чиновных, ни богемных, и каждый плел какую-то историйку, а остальные внимали рассказчику с необъяснимым сочувствием и даже азартом, готовые в каждое мгновение взорваться едва сдерживаемым хохотом...

Ушел Гринев по-английски. И, сев в поджидавший его лимузин, откинулся на сиденье с чувством тяжкой усталости и — грусти... Оттого, что беззаботность дается ему все труднее, и все труднее ему вспоминать о важном в этой жизни, и все чаще приходится контролировать себя... И эту же грусть он видел и в лицах отъезжающих еще раньше чиновных... Маски... Если носить их слишком долго, они срастаются с лицами и становятся ими.

— Ты был в ударе, Медведь! — услышал он голос Борзова, подняв к уху мобильный.

Олег хотел что-то ответить, но только кивнул.

— Таким бесшабашным может быть лишь человек, полностью уверенный в успехе!

Или — сумасшедший!

— Может быть, я и есть сумасшедший?

— Да? И что это меняет? Ты был на хорошем нерве, и это почувствовали все!

Сейчас — отсыпайся. Завтра вся пресса грохнет!

Мысли ворочались в голове Гринева тяжело-тяжело, как вросшие в ил валуны.

«И что это меняет?..» Эта фраза вяло покачивалась в мозгу, словно плавучая трава на томной и теплой воде лесного озерка.

— Что нужно сказать, Медведь?

— Доброй охоты.

Глава 70

— Домой, Олег Федорович? — спросил водитель.

Домой? Как будто у него остался дом. И даже если бы он и стоял где-то, большой, просторный, за крепким забором, — то оставался бы лишь строением, но никак не домом. Домом строение делает семья. Ту семью, в какой он вырос, Олег потерял. Своей не создал. Почему? Или — ему действительно застят мир цифры, восходяще-нисходящие тренды, пики колебаний, уровни поддержки... Олег тряхнул головой. Ты бомж, Гринев, самый настоящий бомж, по странной прихоти фортуны мчащийся в чужом роскошном автомобиле с чужим водителем за рулем и чужим черным «хаммером» позади, изображающим из себя то представительскую охрану, то соглядатаев. Ты хуже, чем бомж. Ты — манекен, модель, муляж, рассуждающий с богатой взбалмошной девчонкой о природе вещей, валяющий дурака на презентации, танцующий заводным плюшевым медведем на странном, чужом празднике... А что у тебя за душой? Ночь, и ничего, кроме ночи.

Все еще будет. И рассвет, и солнце, и день, бесконечный, как сияние. А сейчас нужно делать дело.

— В контору.

В офисе было пустынно. Никого. А Гринев вдруг почувствовал страшную усталость. И снова — жалость к самому себе. Жизнь его сейчас словно зависла на восходящей биржевой кривой, и падение с этой высоты может быть стремительным и фатальным. Но... нет у него права на это падение. Нет — и все тут.

Олег прилег на кушетку, накрылся пледом. Нужно хоть немного вздремнуть.

Хотя бы до полуночи. Пять часов сна. И тогда ночь не покажется такой длинной, как предыдущая.

Ему снилась ночь. Она была словно хрупкой, выкованной изо льда, и сам он замерзал в этой ночи... А потом на него надвигались большие катки; они катились медленно по маслянисто отливающему асфальту, и удушливо пахло гарью, а катки пронизывали ночь галогенным светом фар, которые казались живыми глазами этих механизированных монстров... Они катились медленно, но он почему-то не мог сдвинуться с места; от свежезакатанного асфальта поднимался пар, но он почему-то тотчас покрывался блестящей коркой льда,.. Да, они катились медленно, а Олег так и застыл, а потом вдруг поскользнулся, упал и покатился по этому ледяному насту прямо под многотонные громады широких катков...