Читать книгу "Договор с вампиром - Джинн Калогридис"

– Давай, Петру.

Отец медлил, но потом все-таки приблизился к трону, взял нож и поднял лезвием вверх. Свет канделябров заиграл на серебристой поверхности.

– Не могу! – дрожащим, измученным голосом выкрикнул отец.

– Ты должен это сделать, – сказал граф. Голос его звучал сурово, непреклонно и в то же время с оттенком нежности. – Должен. Я не решусь. Он – твой сын, и у тебя это получится лучше.

Пальцы отца сжали рукоятку ножа. Он медленно опустил серебристое лезвие, потом взял протянутую графом чашу.

Я смотрел, как отец возвращается ко мне, и не испытывал ничего, кроме детского любопытства. Я доверял отцу даже в тот момент, когда он поднес чашу к моим губам и велел выпить ее содержимое. Давясь, я слизал соленые капли, имевшие металлический, гнилостный привкус. Дядина кровь странным образом подействовала на меня. Я зашатался, по телу разлилось тепло, словно мне дали отведать крепкого вина. Но ощущение было на удивление приятным. Меня вдруг захлестнуло волной неудержимой любви к дяде, я испытывал к нему необъяснимую благодарность. Я сел на пол. Отец опустился рядом. Он подставил чашу под мое запястье, крепко взял меня за ладонь и занес нож, я же не чувствовал никакого страха. Я будто заранее знал, что будет немного больно, но боль очень скоро пройдет.

Я совершенно не боялся за свою жизнь, когда лезвие ножа коснулось запястья, вспороло нежную кожу и надрезало вену. Я слышал, как отец шептал: – Прости меня. Когда-нибудь ты поймешь... Так надо для блага всех... для блага нашей семьи, деревни, края...

Резкая, обжигающая боль вывела меня из благодушно-отупелого состояния. Я сердито закричал и не закрывал рта, пока отец собирал в чашу мою кровь, обильно вытекавшую из ранки.

Я делал слабые попытки вырваться, но отец не отпускал мою ладонь, пока дно чаши не заполнилось юной темно-красной кровью. Потом он достал из кармана чистый носовой платок, перетянул рану и еще некоторое время держал мою руку на весу, чтобы прекратилось кровотечение.

Убедившись, что кровь больше не идет, отец встал и подал дяде чашу, после чего вернулся ко мне. У меня слегка кружилась голова. Я растянулся на полу. Отец положил мою голову себе на колени, гладил меня по волосам и шептал слова извинения и утешения. Дядя держал чашу обеими руками. Он находился в состоянии наивысшего блаженства и даже закрыл глаза. Он медленно опустил лицо в чашу, вдыхая запах моей крови, так тонкий знаток наслаждается ароматом старого, выдержанного вина.

Затем дядя открыл глаза (они светились в предвкушении наслаждения) и сказал:

– Аркадий, этим ритуалом я связываю тебя узами подчинения. Сейчас ты пойдешь домой и забудешь о том, что здесь произошло. Но наступит время, и ты обязательно вернешься ко мне. Наступит время, и я верну тебе твою волю, и ты узнаешь обо всем. Клянусь тебе: пока ты верно служишь мне, ни с тобой, ни с твоими близкими не случится никакой беды. Наоборот, и ты, и они будут пользоваться щедрым моим покровительством. Твоя кровь соединяется с моей кровью. Таковы условия договора.

Меня вновь захлестнуло волной непередаваемой любви к дяде. Сидя на отцовском колене, я видел, как дядя поднес к губам чашу и выпил мою кровь.

Я вскрикнул и схватился за голову... Железные когти глубоко впились мне в мозг.

* * *

Я вновь был взрослым Аркадием. Да, ко мне вернулись эти страшные воспоминания, долгие годы таившиеся в самых глубинах моей памяти. Все произошло в одно мгновение, пока я открывал дверь.

Сегодня я шел в дядины покои один.

Я миновал холл и вышел в громадный зал, в котором не был двадцать лет. Справа по-прежнему высился подиум с троном. Трон был пуст, хотя в одном из высоких, почти вровень со мной, канделябров горели свечи. За троном по-прежнему висел древний щит. Не было только чаши, в которую отец тогда собирал мою кровь. Я узнал и дверь в дальнем конце зала, скрывавшую неведомые мне тайны. А слева…

Черный бархатный занавес был отдернут, открывая то, чего не видели глаза пятилетнего мальчишки.

В стену было вделано несколько пар черных железных кандалов. Неподалеку от них стояли четыре деревянных густо смазанных кола с затупленными концами, длиной своей вдвое превосходящие человеческий рост. Еще дальше находилась дыба. С потолка свешивались ее толстые металлические цепи, позволявшие поднимать жертву за руки. Под кандалами и дыбой стояли деревянные корыта Их стенки и днища покрывал несмываемый красновато-коричневый налет. Сколько же веков сюда беспрестанно стекала человеческая кровь?

Возле этих орудий пыток я увидел толстую деревянную колоду, на каких мясники рубят мясо. Там же лежало не менее двух дюжин разнообразных ножей и тесаков. Рядом стоял крепкий стол высотой в половину человеческого роста. Своей длиной и формой он походил на гроб.

На столе лицом вниз лежал обнаженный герр Мюллер, белизной своей кожи напоминающий алебастровую статую. Впрочем, лежал – это не совсем правильно, поскольку лежала только верхняя часть его туловища, а нижняя – свешивалась со стола. Ноги у немца оказались весьма длинными и потому были слегка согнуты в коленях. Лица я не видел, его скрывала растрепанная грива вьющихся волос песчаного цвета. Руки герр Мюллер выбросил вперед, будто ныряльщик. Поначалу я решил, что он держится за край стола.

Но нет, пальцы его рук были разжаты. Мне тут же вспомнилась фарфоровая кукла, опрокинувшаяся на смятые простыни. Тело Мюллера выглядело таким же безжизненным. Он явно был мертв. Мертв и... двигался.

Мюллер двигался! Мертвое туловище скользило взад-вперед по столу, золотистые кудряшки вздрагивали, голова покачивалась из стороны в сторону, мертвые ладони слегка приподнимались, а бесчувственные подушечки пальцев поглаживали тускло блестевшую столешницу. Движения мертвеца ужасали своей ритмичностью. Еще более ужасало то, что их вызывало другое тело, вполне живое.

Ласло находился в состоянии экстатической полудремы. Его веки были плотно смежены, рот приоткрыт. Он приник к спине Мюллера, держа мертвеца за ляжки. Штаны Ласло были расстегнуты и спущены, подол длинной крестьянской рубахи прикрывал ягодицы покойника, ставшие предметом извращенных наслаждений кучера.

Я еще раз взглянул на тело Мюллера. Лица юноши я не видел, но не сомневался: на нем был написан такой же неописуемый ужас, какой навеки исказил черты Джеффриса.

Не раздумывая, я прицелился негодяю прямо в голову и крикнул:

– Немедленно прекрати, или я буду стрелять!

С поразительной быстротой Ласло оторвался от мертвеца, схватил с колоды внушительный тесак и швырнул в меня. Ручка огромного ножа попала мне прямо в запястье, револьвер, выпав, звонко ударился о каменные плиты пола. Ласло перемахнул через стол и оказался рядом со мной.

В тусклом свете догорающих свечей я со всей отчетливостью увидел разительную перемену, произошедшую с лицом кучера. Передо мной стоял не тупой и злобный человек, а разъяренный зверь. Он бросился на меня, как волк, что напал тогда, в лесной чаще, где я обнаружил кладбище черепов. Я загородился руками, весьма сомневаясь, что Ласло не причинит мне зла и что, подобно тому волку, он должен лишь попугать меня и сломить мою волю.