Читать книгу "Черная башня - Луи Байяр"

В конечном итоге, думается, подкупить потребовалось совсем немногих должностных лиц, возможно, одного или двух; что до остальных, мы автоматически вписались в их рабочий распорядок. Например, когда бьет три, появляется часовой и говорит:

— Пора.

— Пора что? — бормочет Шарль, все еще не пришедший в себя после удара и периодически теряющий сознание.

Ответа мы не получаем. А когда приходит следующий, он указывает лишь:

— Сюда.

Длинный, продуваемый сквозняками коридор, лестничный пролет, остановка в темном сводчатом помещении.

— Садитесь, — произносит часовой.

Понимание приходит в три стадии. Первая: я слышу плещущий звук, который наводит на мысль о вышедшей из берегов Сене, периодически прерываемый человеческим смехом. Собирается толпа. Снаружи. На Гревской площади.

Вторая: седовласый священник у входа. Его зовут отец Монте, и он главный капеллан парижских тюрем.

Последняя: коренастый, с одутловатым лицом и добродушным взглядом человек в сюртуке и видавшей виды треуголке. Его зовут Шарль Анри Сансон, и он — исполнитель смертных приговоров, то есть палач. Именно в его руке раскачивались, перед завывающей толпой, головы Людовика Шестнадцатого и Марии Антуанетты. То же самое он собирается проделать с нашими головами.

— Добрый день, — говорит он, скромно улыбаясь.

С меня срывают сюртук. Связывают руки за спиной и расстегивают рубашку. Я ощущаю прикосновение к шее холодного металла; на плечи падают волосы.

— Мы не те, за кого нас принимают.

— Ясно, не те.

— Мы не Корневи и Юссо. Меня зовут доктор Эктор Карпантье…

— Угу.

— … а это — Шарль Рапскеллер. Брат герцогини Ангулемской.

— Мм…

— Пропавший дофин, понимаете вы или нет? Если из-за вас с его головы упадет хотя бы волос, вы будете виновны в цареубийстве. Вы знаете, что это означает?

На долю секунды кажется, что мои слова поколебали его непрошибаемое самообладание. Заморгав, он произносит извиняющимся тоном:

— Ваша правда, как я мог забыть? Прежде чем мы пойдем, надо сделать еще кое-что.

Повинуясь кивку, двое его помощников хватают Шарля и распластывают на каменном возвышении.

— Подождите, — пытаюсь вмешаться я. — Погодите.

Они закатывают ему рукав рубашки. «Хороший материал», — ловлю я фразу одного из них. Прижимают к камню его правую руку. Силой распрямляют пальцы.

— Что вы делаете? — кричу я.

— Небольшая формальность, — отвечает Сансон.

Словно школьник, читающий букварь, он начинает методично бубнить:

— Согласно уголовному кодексу, статья двадцать три «а», раздел девять…

— Пожалуйста! — молю я. — Он не тот, за кого вы его принимаете.

— … любой посягнувший на жизнь короля виновен, в глазах государства, в государственной измене…

Он берется за огромный мясницкий нож. Замахивается.

— …и получает соответствующее наказание.

Тесак на мгновение замирает в верхней точке замаха, лучась всеми цветами радуги. И падает.

— Нет!

В тот же миг, как я испускаю вопль, лезвие рассекает руку Шарля в том месте, где предплечье переходит в кисть.

Крик… алая волна… Шарль сползает на пол, из культи толчками вырывается кровь.

Сансон деловито сметает отсеченную кисть в мешок и спокойно завязывает его. Потом замечает выражение моего лица:

— Не волнуйтесь, месье. Ваши руки останутся при вас.

— Ради бога… — Я задыхаюсь, еле говорю. — Не могли бы вы… пожалуйста, перевяжите ему рану. Разве…

Слова вылетают еще до того, как я осознаю их абсурдность.

— Он истечет кровью!

— Дайте парню тряпку, — отвечает Сансон. — Но не сильно усердствуйте, приводя его в чувство. Ему же лучше, если он останется без сознания.

Теперь они полностью переключаются на меня. Помощники связывают мне ноги. Снятый сюртук набрасывают мне на плечи, стянув рукава под подбородком. На лбу у меня проступает холодный пот. Мозг бешено пульсирует в темнице черепа.

— Пойдемте, сын мой, — вступает отец Монте.

Льет дождь. Никто и не заметил, как солнце спряталось за тучами, заполонившими небо, — до них нет дела тысячам собравшихся на площади зрителей. Многие из них ждут с самого утра (задолго до того, как я узнал, что мне предстоит стать предметом их развлечения), и теперь, к четырем часам дня, они налегают друг на друга, как пласты породы в карьере. Всеми правдами и неправдами они пробирались на ступеньки Дворца Правосудия, чтобы смотреть спектакль оттуда, так что теперь там нет свободного места. Они повсюду — гроздьями свисают с балконов таверн, грозят обрушить своей тяжестью мосты.

Жандармы выводят меня за порог. Шарля волокут следом. При виде нас толпа разражается ревом. Я пячусь, но рука сзади возвращает меня на место. Другая рука подталкивает меня в направлении поджидающей повозки.

Первым в нее забирается Сансон. Следующим затаскивают Шарля, все еще в обмороке, с рукой, обвернутой набухшим кровью полотенцем. Потом иду я.

Спереди, справа, слева — отовсюду — доносится одно и то же миллион раз повторяемое слово.

— Двое! Двое! Двое!

В первые дни Реставрации гильотинирование — достаточно редкое зрелище, так что возможность увидеть за одно представление сразу две казни является неслыханным удовольствием. Настроение толпы можно выразить фразой: «Как в старые добрые времена» или «Теперь Старая Брюзга стала разборчивей, чем прежде».

Офицер отдает приказ, и повозка, словно подталкиваемая гулом толпы, начинает движение. Колеса тяжело перекатываются с булыжника на булыжник, толпа расходится, чтобы опять сомкнуться после нас. Так мы минуем набережную Цветов, переезжаем Биржевой мост, катим по набережной Жеврес.

Любопытно, что единственной темой моих мыслей в эти минуты являются головы других людей. Головы на вытянутых шеях, как они выглядывают из дверей, торчат из окон. Таращатся с фонарных столбов, из магазинов и лавок. Глаза горят бешеной похотью.

Рядом со мной отец Монте поднимает крест и начинает читать… наверное, на латыни, я не разбираю слов. В этом монотонном бормотании тонут остальные звуки, и я погружаюсь в странное полузабытье, от которого меня пробуждает толчок: на плечо мне падает голова Шарля.

Я пристально смотрю на его бледное лицо. Веки еле заметно шевелятся. Подрагивает нижняя губа. Пожалуй, все.

«Он умрет, — думаю я. — Им не понадобится его убивать».

И опять я ловлю себя на страстном желании, чтобы рядом оказался отец. Или Видок. Но первый давно мертв, а второй вскоре к нему присоединится. Не пройдет и десяти минут, как компания пополнится и мной.