Читать книгу "Дело Уичерли - Росс МакДональд"

— Вот, собственно, и все. Скажи, кто это такие?

— Немолодые Паоло и Франческа[15].

— Паоло и Франческа? Смотри-ка, а говорят без акцента, не скажешь, что иностранцы.

Я промолчал.

— Это Карлик Бена убил?

— Не знаю.

— Ты же сам сказал, что послушаешь пленку и скажешь, кто убил Бена!

— Я сказал?

— Ты мне мозги не пудри. Наверняка знаешь, кто эти люди.

— Может, и знаю, но тебе не скажу. Одного из них уже нет в живых, другой, возможно, тоже умер.

— Кого нет в живых?

— Женщины.

Глаза Салли потемнели.

— А голос такой живой.

— Зато лицо — мертвей не бывает.

Эти слова она почему-то восприняла как угрозу.

— Я смотрю, все кругом умирают.

Я поднял голову и через ее плечо посмотрел на наши отражения в стеклянной двери: комната погружена во мрак, лица расплываются при слабом свете лампы.

— Рано или поздно, — отозвался я.

— Сколько ей было лет?

— Тридцать девять или сорок.

— Отчего она умерла?

— От жизни.

— Шутишь?

— Какие там шутки.

Салли некоторое время сидела молча, затем встала и потянулась, под платьем обозначились тугие груди.

— Действительно, какие уж тут шутки. Если вся история всплыла, я ей не завидую. Слушай, может, выпьем? У меня на кухне осталось немного джина.

Магнитофонная запись явно ее возбудила — во всяком случае, она очень похорошела: огромные подведенные глаза лихорадочно сверкали в темноте. Вероятно, она была бы не прочь получить с меня «натурой».

— Благодарю. Мне пора.

— Но мы ведь еще не договорились о цене. Я думала, посидим за бутылочкой, поговорим по душам...

— О какой еще цене?

— За пленку. Ты же мне обещал за нее заплатить.

— А, вспомнил.

Я встал, достал бумажник и пересчитал его содержимое: двести девяносто восемь долларов. Потом вынул двести пятьдесят и вручил ей:

— Держи. Тебе двести пятьдесят, мне сорок восемь — на обратную дорогу в Лос-Анджелес хватит.

Салли смяла банкноты в кулаке:

— Расщедрился! Дал каких-то жалких двести пятьдесят долларов, а сам-то небось собираешься продать ленту за двадцать пять тысяч!

— Продавать ее я не собираюсь.

— А что ты с ней будешь делать?

— Повешу кого-нибудь.

— А меня ты случаем повесить не собираешься? — спросила Салли, обхватив рукой горло, изяществом, увы, не отличавшееся. — Я же тебе нравлюсь.

— Нравишься, поэтому я и ухожу. Если б я хотел тебя повесить, то позвонил бы в полицию или же отобрал у тебя эту пленку, А я плачу тебе за нее, причем наличными.

С этими словами я перемотал ленту и сунул кассету в карман пиджака.

— Что прикажешь делать с этими вшивыми двумя сотнями? — спросила она.

— Можешь устроить пышные похороны мужу и брату. Или же купить билет на самолет.

— И куда же мне ехать?

— Обратись в бюро путешествий, — отрезал я, двинувшись к двери.

Салли последовала за мной.

— Тебе, я вижу, палец в рот не клади. Но ты мне нравишься, правда. Ты женат?

— Нет.

— Не знаю, что со мной будет, куда мне податься. — И она прижалась ко мне с потерянным — однако вовсе не безнадежным — видом. — Куда мне ехать?

Вид у Салли был очень соблазнительный — и это при том, что перед глазами у меня до сих пор стояла утопленница, при том, что на таких, как Салли Мерримен, я в своей жизни обжигался не раз.

Настроение у меня окончательно испортилось. «Съезди в Трою», — чуть было не посоветовал я ей перед уходом.

Глава 28

К Тревору я приехал на следующее утро. В палате царил полумрак. Больной полулежал в кровати, откинувшись на подушки и сложив руки на одеяле.

— А, Арчер, — произнес он слабым голосом, подняв в знак приветствия руку. — Как поживаете?

— Как вы, Тревор?

— Вроде бы полегчало. Должен перед вами извиниться. Во-первых, за то, что упал тогда в обморок. А во-вторых, что ошибся при опознании. Впрочем, это неудивительно, ведь даже Гомер далеко не сразу узнал в покойнице свою бывшую жену.

Тревор смотрел на меня небрежным взглядом опытного картежника, целую ночь просидевшего за ломберным столом. Облокотившись на спинку кровати, я тоже не отрываясь смотрел на него. Кровать была по-больничному высокой, и наши глаза были на примерно одном уровне.

— При опознании вы ошиблись не случайно, а совершенно сознательно и злонамеренно.

Тревор театрально вскинул руки и вновь уронил их на одеяло:

— Я вижу, вы под меня здорово копаете.

— Да, копаю вам могилу. Хотите побеседовать о том, что вы натворили?

— Боюсь, такая беседа и в самом деле вгонит меня в гроб.

— Что ж, можете молчать, говорить буду я. Ваш врач пустил меня к вам ненадолго, поэтому не будем терять времени. Итак, вечером второго ноября вы нанесли Кэтрин Уичерли смертельный удар кочергой по голове в ее доме, в Атертоне. По всей вероятности, Кэтрин пребывала в отчаянии и готова была раскрыть Фебе тайну ее рождения. Это в ваши планы не входило, поэтому вам надо было любой ценой заставить вашу любовницу замолчать. Но Кэтрин скончалась не сразу, она дождалась свою дочь и перед смертью успела сообщить ей, что ее убийца — отец Фебы.

Девушка, как не трудно догадаться, сочла, что речь идет о Гомере Уичерли, а поскольку она была очень к нему привязана, то решила взять вину на себя. Впрочем, доктор Шерилл, возможно, нашел бы иное, более научное объяснение ее поступку.

— Вы беседовали с Шериллом?

— Да, и с Фебой тоже. Кроме того, у меня имеется магнитофонная пленка, где записан ваш разговор с Кэтрин Уичерли, из которого следует, что отец Фебы — вы. Состоялся этот разговор в ту ночь, когда Феба увидела вас и свою мать в такси в Сан-Матео. Разговор этот вы наверняка помните.

— Еще бы. С него ведь все и началось. Такой разговор следовало записать на магнитофон в назидание потомству. — Тревор смерил меня ледяным взглядом. — Феба знает, что я — ее отец?

— Нет, и, надеюсь, никогда не узнает. Сейчас у нее забрезжила надежда на счастливую или по крайней мере спокойную жизнь, и поэтому вам лучше в ее дела не вмешиваться. По вашей милости она целых два месяца пробыла в руках шантажистов и вырвалась из этого ада всего несколько дней назад, сообщив Бену Мерримену то, что сказала ей перед смертью мать.