Читать книгу "Крыши Тегерана - Махбод Сераджи"

— Что об этом думает Моради? — спрашиваю я.

— Моради совершенно беспомощен. Горджи ненавидит Моради, потому что тот любит американцев. По мнению Горджи, ни один народ на свете, за исключением, пожалуй, израильтян, не заслуживает такой ненависти, как американцы.

— Не хочу учить тебя, что делать, но, по-моему, тебе нужно попробовать с ним помириться, — говорит Фахимех.

— Представляешь, что придумал этот негодяй? — возмущается Ахмед, не обращая внимания на реплику Фахимех. — Он собирается приходить на все мои уроки и делать мне гадости!

— Мне так жаль, милый, — всхлипывая, говорит Фахимех.

— О, любимая, — утешает он с ласковой улыбкой, — не волнуйся. Не надо, пожалуйста.

Слезы Фахимех оказывают на Ахмеда сильное воздействие, и поэтому с того дня он почти не рассказывает о стычках с господином Горджи. Я, однако, замечаю, что он постоянно читает Коран.

— Приобщаешься к религии? — спрашиваю я.

— Конечно, — с ухмылкой отвечает он.

Мне интересно, что он задумал, но я не решаюсь спросить. Однажды вечером я слышу, как он вслух декламирует стихи.

— Ты все это заучил? — с удивлением спрашиваю я.

— Ага, — отвечает он.

— Зачем?

— Иншаллах — да будет на то Божья воля, — скоро узнаешь.

Потом он с улыбкой уходит, декламируя другую строфу.

На следующий день, услышав историю целиком, я узнаю, зачем Ахмед читал Коран. Господин Горджи пришел на урок к господину Бана, поздоровался, прочитал молитву, затем проследовал к задним рядам, откуда дал сигнал учителю вызвать Ахмеда. Господин Бана не одобрял тактику директора и его частые визиты на свои уроки и выглядел удрученным. Ахмед быстро поднял руку и громко попросил позволения задать вопрос.

— Конечно, — сказал господин Бана.

— Это вопрос к господину Горджи, — пояснил Ахмед.

— Да, — откликнулся тот, — можешь задать свой вопрос.

Ахмед продекламировал строфу из Корана и попросил директора дать литературный перевод и свой комментарий. Господин Горджи не говорит по-арабски и знает лишь некоторые строфы на память, поэтому он покачал головой и откашлялся, а потом сказал, что акцент Ахмеда мешает ему понять, какую именно строфу тот декламирует. Ахмед достал из кармана маленькую книжку Корана, поцеловал ее и указал страницу со словами:

— Вот эта, сэр. Не угодно ли будет прочесть?

Господин Горджи застыл, уставившись на Ахмеда и вполне осознавая, что именно ожидает его с этого момента, если он когда-нибудь придет на урок Ахмеда. Ахмед божился, что видел пот, струящийся по лицу Горджи. После долгой мучительной паузы директор извинился и быстро вышел из класса. После его ухода раздался смех, аплодисменты, громкие вопли и свист. Даже господин Бана засмеялся и поклонился Ахмеду!

— Он больше не придет на мои уроки, — говорит Ахмед. — И это еще не все, обещаю! Я буду ходить следом за ним во двор, в его кабинет, в туалет. Я буду повсюду в тех местах, что и он, и стану декламировать Коран и задавать ему вопросы. Сделаю что угодно, чтобы смутить его. Заучу наизусть каждое слово из нашей священной книги и разоблачу сукина сына как никудышного притворщика. Вот так следует поступать со всеми господами горджи на свете, этими жалкими учителями Закона Божьего, которые вдруг становятся императорами.

31
САМОЕ ГЛАВНОЕ — ЭТО

Я дремлю в кресле у себя в спальне, когда вдруг просыпаюсь от громкого крика. Этот крик совсем не похож на тихие рыдания Переодетого Ангела. Я узнаю голос Ахмеда. Поборов наводящее ужас оцепенение, я с трудом встаю на ноги. На улице шумно: открываются и закрываются двери, бегут люди, кричат женщины, шумно дышат и пыхтят мужчины. Я распахиваю дверь и выбегаю на террасу.

— О боже мой, боже мой! — кричит мать Ахмеда.

— Бабуля, бабуля! — слышу я и его вопли.

Соседи спешат к их дому. Во дворе Ахмеда столпились все родные. Я бегом спускаюсь по лестнице, перепрыгивая через две-три ступени.

Ахмед с затуманенными от слез глазами стоит, прислонившись к стене. Потом он соскальзывает вниз и тяжело опускается на землю. Заметив меня, он сокрушенно качает головой. С ним рядом, обнимая его за плечи, садится Ирадж. Мать Ираджа и другие женщины хлопочут около матери Ахмеда, она плачет. Отец Ахмеда шепчет молитвы, а мужчины стараются его утешить.

Двор кажется темным, в воздухе витает неприятный холодок, знакомый мне по предыдущим встречам со смертью. Из гостиной льется свет, единственное дерево во дворе Ахмеда отбрасывает причудливую тень, а в этой тени лежит неестественно вывернутое тело бабушки.

Во двор входят родители Зари. Я бросаю взгляд на крышу и вижу, как Переодетый Ангел в своей черной парандже наблюдает за этой сумятицей. Должно быть, она заметила меня, потому что, как обычно, отступает назад и растворяется в тени.

От сильного удара череп старушки разбит, суставы вывихнуты. Соседи осторожно ходят вокруг, чтобы не наступить на кровь, которой забрызган двор. Мне трудно свыкнуться со смертью бабушки. Всего два дня назад она, дав волю воображению, рассказывала невероятные истории о своем детстве и о покойном муже. Душу захлестывает волна печали и тревоги. Смерть бабушки — мучительное напоминание о боли, которая скопилась во мне после утраты Доктора и Зари. Почему жизнь так жестока?

Отец Ахмеда в слезах произносит:

— Я говорил ей не ходить на эту чертову крышу. Наверное, она случайно упала с края.

Ирадж качает головой, покусывая волоски на верхней губе. Ахмед шепчет:

— На этот раз дед не успел ее поймать.

— Что нам делать? — спрашивает один сосед другого.

— Вызывать «скорую» уже поздно.

— Да, конечно, но все равно вызвать надо.

— Бедная женщина, наверное, подумала, что внизу во дворе стоит ее муж.

В последующие два дня отовсюду приходят люди, чтобы выразить соболезнование семье Ахмеда. В такие дни мужчины не бреются из уважения к усопшим, а женщины не пользуются косметикой. Дети находятся в отдельном помещении. Никто не включает музыку. На лицах печаль.

Чтобы помочь принимать гостей, приходят родители Фахимех. Они полны сочувствия и благожелательности. Мать Ахмеда с помощью моей матери и других женщин подает ааш. Отец Ахмеда непрерывно курит. Встречая друзей и родственников, он то и дело вытирает слезы белым носовым платком.

Вечером накануне похорон мы с Ахмедом поднимаемся на крышу. Серп луны в усыпанном звездами небе похож на неоновую вывеску — точно так же затмевает все вокруг. Наш район кажется притихшим, словно его придавил груз несчастий, свалившихся на его жителей за последние несколько месяцев. Темные тени домов и деревьев удлинились, городские огни мерцают слабо и безжизненно. Будто кто-то опять разбросал над нашим переулком прах смерти. Ахмед закуривает и предлагает сигарету мне. Я соглашаюсь.