Читать книгу "Кровавое Благодаренье - Валерий Петрович Большаков"

— Ну, я не знаю… — промямлила Ивернева, озираясь неловко и растерянно.

— Наташа… — мягко надавил я.

Девушка покраснела и опустила глаза.

— Я согласна…

Рита расчувствовалась, и отвернулась — бережно промокнуть глаза, чтобы не потекла тушь.

— Ну, всё, товарищи женщины! — закруглился я. — Пора баиньки, а то завтра рано вставать!

Словно подводя черту, одиннадцать раз гнусаво прокуковали часы.

Глава 16

Четверг, 10 октября. Утро

Москва, Старая площадь

Вчера я рано ушел из института, и долго бродил — по проспекту, бездельно заглядывая в магазины, по парку, шурша опавшими листьями и вдыхая подступающую прель. Я медленно успокаивался, приходя в зыбкое равновесие.

Меня потряс наш эксперимент.

Мы что сделали? Разобрали все три новых тахионных установки, сняли с них эмиттеры и навесили на запасную хронокамеру со склада, изрядно поломав головы над схемой когеренции — теперь в образец, как в мишень, били три сверхсветовых импульса залпом.

Фейнберг с Боуэрсом убеждали нас дуэтом, что когерентное излучение тахионов — чушь и ересь, а мы взяли и сделали!

Теоретически выходило, что сверхмощный импульс способен как бы «проколоть» псевдовремя, таинственную, странную сущность — и забросить мишень на десять, на двадцать лет в прошлое или в будущее! Вот я и предложил метод когерентной пульсации — названьице корявое, но емкое.

Осторожничая, мы увлеченно исследовали зону «прокола», буквально с игольное ушко. Собрали на коленке детектор, улавливали джет, цедивший хронокорпускулы, и радовались как дети. Затем осмелели, и поставили робкий опыт — забросили на минутную дистанцию в будущее мишень — потертый медный пятачок. Через «прокол», через дыру в псевдовремени — «полынью на реке Хронос», как пышно выразился Корнеев.

Киврин первым заметил странное явление, обозначив его «эффектом релокации». Опытовая мишень, как лежала в точке пересечения тахионных пучков, так и должна была там лежать, а она почему-то оказывалась в другом месте, порой и вовсе за пределами хронокамеры.

Неделю мы разгадывали эту загадку, пока не пришли к единому мнению — виной всему искривление псевдовремени. И нелинейность тем сильнее, чем больше дистанция заброса.

Переместил мишень на десять лет назад? Ищи ее в радиусе девяноста восьми километров! На двадцать лет? От нуля до трехсот кэмэ! Время с пространством чудили, как могли.

Еще неделю мы истратили на то, чтобы побороть неопределенность — и научиться фиксировать точку релокации. Начинали с часовой дистанции, делясь на две группы — «дежурные» запускали установку, а «наблюдатели» выезжали на институтском «уазике» к знакомой полянке на окраине научного городка, в тот самый лесок, где частенько горели костры пикничков, да посиделок «на природе». Расставляли приборы на почтительном расстоянии — и любовались, как переливается энергосфера, зависая над травой, как снуют по ней голубоватые молнийки разрядов. Затем полупрозрачный пузырь, подпитанный темпоральной эманацией, угасал и таял, а нам оставалось подобрать еще тепленькую мишень, да с победой возвернуться в лабораторию.

Вчера же мы отъехали почти за сотню километров, на юго-восток области, ближе к Шатуре — по информации, подкинутой Ромуальдычем, там, в лесополосе, находился старый каменный бункер. Проще говоря, подвал.

Лесополосу высадили в пятидесятых, а в войну тамошнюю лужайку занимал пересыльный пункт — с бараками для новобранцев, столовой, госпиталем. Как и положено, при лазарете имелся морг — тот самый бункер.

Лет двенадцать назад вход в мрачное подземелье заложили кирпичом — прочность сводов вызывала сомнения. Вайткус лично съездил туда, проверил и доложил: «Еттот бункер на месте, не тронут!»

Я кивнул, сделал глубокий вдох, медленно выдохнул — и велел Киврину рассчитать релокацию так, чтобы мишень — юбилейный рубль, выпущенный в честь пятидесятой годовщины Победы — оказался внутри замурованного подвала… Десять лет тому назад.

Помню, как я глядел на установку и вчуже поражался ее избыточной сложности — хронокамера еле виднелась под вязками кабелей; ее усыпали, как булочку семена кунжута, круглые и квадратные коробочки, начиненные микросхемами; обвивали серебрящиеся инеем трубки с текучим гелием, а из плотно затканной паутины проводов выглядывали детекторы частиц, окружая зону «прокола»… Ужас и восторг!

Разумеется, наша инициатива грубо нарушала грозное предписание, категорически запрещавшее локальные перемещения в прошлое. А мы потихоньку…

…«Уазик» и гражданская версия «Тигра» подкатили к самой лесополосе. Дождей не было с лета, и колеса размалывали в пыль глинистую колею. Сушь… Глушь… Тишь…

— Ломики в руки, — скомандовал я подсевшим голосом, — и за мной!

— Етта… — выдохнул Вайткус, слезая с водительского сиденья. — Я тоже с вами! Буду свидетелем…

Не знаю уж, видел ли кто со стороны чокнутых туристов, пробиравшихся к опушке с ломами и кувалдами в руках, а только нам было не до смеха. Нервничал даже Ромуальдыч…

С шумом и треском мы продрались через подлесок. За прошедшие годы лужайка с бывшим моргом заросла деревцами в рост человека. Природа вела агрессивную реконкисту, захватывая жизненное пространство, отобранное самозваными «царями».

— Здесь колхозные коровники неподалеку, — вполголоса говорил Вайткус, боком тискаясь сквозь колючие заросли малины, — а ребятишки играли тут в «войнушку». Вот председатель и упросил меня, да Кузьмича, печника местного, заделать вход. Во избежание…

— Где вас только не носило, Арсений Ромуальдович… — пропыхтел Корнеев, локтями отводя шипастые плети.

— Етто да! — гордо хмыкнул Вайткус.

— Не тронута, вроде, — вымолвил Киврин, пошлепав по красной кирпичной стенке, неряшливо прослоенной серым раствором. — Ну, что? Долбим?

— Долбим!

Постарались Ромуальдыч с Кузьмичем на славу — мы вспотели, колотя по кладке тяжелыми ломами, да охаживая ее кувалдами, но вот поддался один кирпич, за ним другой, третий… И пролом пустил нас внутрь.

Долго искать не пришлось — юбилейный рубль отразил слабый свет фонарика с сырого пола.

— Етта… — глухо сказал Ромуальдыч. — Тот самый… Ишь, потускнел совсем…

Бледный Володька поднял взгляд, критически осмотрев потолок, и мотнул головой:

— Давайте на воздух, а то тут всё на честном слове держится…

Мы