Читать книгу "Под чужим именем - Виктор Семенович Михайлов"

летчикам, утрата ощущения себя в пространстве — кажется тебе, что самолет кабрирует, а ты идешь в отвесное пикирование и тебя ждет взрыв и смерть, в данном случае — политическая смерть. Приведу еще один штрих, достаточно характеризующий Астахова… Анна Васильевна, его мать, получает четыреста рублей пенсии, но сын ничем не желает помочь матери. Больше того, он даже не пишет ей. С матерью Астахова переписываюсь я. Каждую неделю она присылает мне письма, справляется о сыне, а главное, не жалуется на его молчание. Она говорит, что виновата сама. У Анны Васильевны хватило мужества признать свою вину. Я считаю, что и мы, его товарищи по работе, члены комсомольского коллектива, должны признать, что есть доля и нашей вины в ошибках комсомольца Астахова.

Так же неожиданно, как начал свое выступление, Бушуев закончил, сел и отвернулся к окну.

— Кто хочет слова? — спросил Николаев.

Наступило неловкое, знакомое всем молчание, когда каждый из присутствующих считает, что ждут именно его выступления, и в то же время молчит. А за окном все еще шел дождь, но местами уже были видны голубые просветы неба.

— Ну, давай, секретарь, скажу я, — словно нехотя произнес Юдин. — Все комсомольцы знают, что Астахов подал заявление о вступлении в партию. Перед лицом такого решительного шага в жизни человек должен…

Говорил Юдин, затем слово взял Николаев и, как всегда, темпераментно и образно говорил о целеустремленности человека, о его высоком призвании. Только майор Комов отказался от выступления.

Бюро закончилось в два часа. Астахов вышел первый, зашел в спецчасть, взял «Инструкцию», поднялся в комнату политпросветработы, сел в кресло и перевернул страницу.

Астахов смотрел невидящим взглядом на страницы «Инструкции». Чувство пустоты и одиночества было гнетущим. Так он просидел больше часа, затем спустился вниз в спецчасть, сдал «Инструкцию» и вышел из штаба. Он было направился в столовую, но, подумав, что сейчас там еще много обедающих, что все будут пялить на него глаза и, чего доброго, сочувствовать, остановился и повернул в сторону леса. Затем, вспомнив, что шел дождь и в лесу должно быть сыро и неприветливо, задержался посередине дороги, не зная, куда себя деть. Вдруг что-то влажное и холодное коснулось его ладони. Астахов увидел Чингиса. Пес ласково терся боком о его ногу. Он приласкал собаку и услышал за своей спиной:

— Хорошо, когда собака друг, плохо, когда друг — собака, — сказал Евсюков.

«Верно! — подумал Астахов. — Его друг оказался собакой!»

— Ну что, товарищ старший лейтенант, чем кончилось бюро? — с участием спросил Евсюков.

— Получил «строгача», — с горькой усмешкой бросил Астахов.

— Ничего, за одного битого трех небитых дают. Обедали?

— Нет.

— Хотите перед обедом стопочку коньячку? Ночью полетов нет. Погода сырая, надо душу погреть.

— Хочу.

— Пойдемте.

Евсюков повел его в сторону пожарного навеса. Здесь было сухо. Они обошли большую, выкрашенную в красный цвет пожарную машину, сели на верстак, и техник вытащил из кармана плоскую фляжку и стаканчик. Выпили. У Астахова долго не проходило ощущение того, что он проглотил раскаленную заклепку. Уши его порозовели, и в глазах появился озорной блеск.

— Что думаете делать, Геннадий Александрович?

— Хочу поехать в Сочи, к морю… А денег нет…

— Много надо?

— Тысячи три.

— Для вас достанем. Расписочку приготовьте, деньги будут.

— Постойте, Евсюков, я, кажется, зашел слишком далеко… Кто этот человек, который дает в долг такие большие деньги? — спохватился Астахов.

— Один приятель, инженер, получил от родителей в наследство дом, продал его, завелись деньги. Да я вас с ним познакомлю, сами увидите, большой чудак…

— Чудак, а расписки требует, — усмехнулся Астахов.

— А без расписки как же? Он говорит: ты, Евсюков, пьяница, так уж расписочку принеси, чтобы я знал, что деньги попали к стоящему человеку.

— Нет, Евсюков, этих денег я не возьму. Пошли обедать?

— Идите, а я посижу здесь. Языки у людей длинные, обоих нас с вами не любят, незачем в глаза прыгать.

Астахов вышел из-под навеса и увидел, что Чингис его дожидается. Так вместе они и дошли до столовой.

В этот вечер на повестке дня заседания городского совета стоял доклад Шутова. Рассчитывая, что Нонна одна, сразу после ужина Астахов поехал в город.

Со дня последней встречи их отношения были натянутыми. Раньше романтическая профессия летчика возбуждала ее интерес. Астахов казался ей необычным и непохожим на других. Со временем она решила, что он ничем не отличается от своих предшественников. У нее был опыт и возможность сравнений. Астахов не стал ей настолько духовно близок, чтобы она могла жить его интересами, в то же время близость с ним пресытила ее и породила скуку. Если их отношения еще двигались вперед, то по законам инерции. В них не было внутренней побуждающей силы, и достаточно было бы какого-нибудь одного маленького препятствия, чтобы их связь оборвалась совсем.

Нонна открыла ему дверь и подставила щеку для поцелуя. Ее подведенные глаза и загнутые кверху ресницы, бледное напудренное лицо с нарисованными губами, новая прическа — весь ее вид свидетельствовал о том, что она ждала его.

— У нас мало времени, — сказала она. — Приезжает тетка Лукреция с мужем. Я не хотела бы, чтобы они застали тебя здесь.

Астахов увидел на маленьком столе в ее комнате сервировку на двух человек.

— Ты сказала, что мамина сестра приезжает с мужем, почему же только два прибора?

— Ты знаешь, что я на ночь никогда не ем. — Она сказала это, глядя на потолок и указательным пальцем закручивая ресницы. Посмотрев на часы, она озабоченно добавила: — В нашем распоряжении пятнадцать минут. Что скажешь, Геннадий?

— У тебя еще не прошло желание ехать со мной в Сочи?

Нонна оживилась:

— Нет, Гена, я постоянна в своих желаниях.

— Завтра я подаю рапорт об отпуске.

— Отлично, все это мы обсудим потом, а сейчас, Гена, милый, уходи!

— Уже прошло пятнадцать минут?

— Просто я знаю, что тебя надо выпроваживать как минимум за десять минут. Нам всегда так трудно расстаться…

— На этот раз десяти минут не понадобится, — резче, чем этого хотелось бы, сказал Астахов и вышел из комнаты.

Нонна в прихожей нагнала его, обняла за плечи и, прижавшись к нему щекой, сказала:

— Иди, мой мальчик, иди.

Когда дверь за ним захлопнулась, Астахов вытер пудру, приставшую к борту его тужурки, и медленно начал спускаться вниз. Чувство пустоты и одиночества снова вернулось к нему. Ему казалось, что разыгрывается какой-то пошлый любительский спектакль с размалеванными декорациями и скверной бутафорией, и в этом спектакле у него самая незавидная роль.

В раздумье Астахов спустился на лестничную клетку второго этажа и здесь нос