Читать книгу "Год теней - Клэр Легран"

пришло.

– Вероятно, да. – Я издала какое-то дрожащее икание. – Я буду скучать по этому.

– Оливия, прости меня.

Тени не плачут. Будущий знаменитый художник не плачет. Я изо всех сил стиснула простыню.

– За что?

– За всё, Оливия. Знаю, я не самый лучший отец. Особенно с тех пор, как ушла твоя мама, а может, и до этого таким не был.

Иногда, когда люди просят прощения, ты не сразу можешь отпустить им грехи.

– Я заметила.

– Ты многое замечаешь, да?

Я подняла глаза, услышав улыбку в его голосе, но потом увидела его руки.

– Когда из тебя вытащат все эти трубки?

– Надеюсь, скоро. А что?

– Они мне не нравятся. – Я продолжала крутить край простыни, но это не помогло, и я разрыдалась. – Они мне совсем не нравятся.

Маэстро взял меня за руку и долго держал её, не говоря ни слова, пока я не перестала плакать. Я была рада. Нужно было выплакаться.

– Этот концерт может стать самым последним, Оливия. Ты ведь это знаешь, да? Не просто для оркестра и не просто в этом зале. – Он снова откинулся на подушку и подмигнул мне. – Последний год был тяжёлым. Я не уверен, что останусь таким же, как раньше, если это что-то тебе говорит.

Я вытерла нос рукавом.

– Да. Я понимаю. Я тоже изменилась.

– Правда? – Маэстро посмотрел на меня долгим взглядом. – А как твои призраки, Оливия?

Он что, смеётся надо мной? Или сердится? Или ему правда интересно? Неужели он верил мне всё это время? Я не могла ответить на эти вопросы, но мне было всё равно.

– Отправились домой.

Маэстро кивнул и устроился поудобнее.

– Понимаю.

– Я видела маму.

– Ты… – Он повернул ко мне лицо с очень странным выражением. – Где?

– Ты ведь тоже её видел, правда? Потому и бродил по ночам. Однажды тебе показалось, что она блуждает по залу, и ты стал её искать.

– Возможно, – медленно проговорил Маэстро.

– Я помогла ей обрести покой. Во всяком случае, я так думаю. – Иногда при этой мысли я начинала плакать, но чаще ощущала внутри какую-то лёгкость. – Она сказала, что жалеет о своём поступке и что ты показал ей красоту мира. И что ты хороший человек.

– В самом деле? – И Маэстро улыбнулся. Давно уже я не видела, чтобы он так широко улыбался.

Я заметила, что улыбка у нас одинаковая. А я и забыла.

– Так что я рада.

Не уверена, что он поверил мне, но, думаю, ему понравилось то, что я сказала. Наверное, приятно было такое представить.

Иногда только так и можно преодолеть трудный период.

Глава 50

Май

В первые майские выходные, в тот вечер, когда оркестр исполнял Вторую симфонию Малера, я устроилась на мостике в компании Игоря. Вообще-то мне не следовало находиться там, особенно сейчас. Но это был последний концерт, а мостик я знала так же, как и свой альбом, – вдоль и поперёк.

Далеко под нами зрительный зал полнился самыми разнообразными людьми, в джинсах и в вечерних нарядах, детьми и взрослыми, студентами, репортёрами. Многие были с видеокамерами, блокнотами, фотоаппаратами. Мэра Питтера окружала группа людей важного вида, в пиджаках и галстуках. Мистер Рю улыбался, как ребёнок. Чета Барски в зелёном и жёлтом пришла, конечно, в сопровождении призраков, а Джоан – с родителями. Подруга помахала мне так, словно я была рок-звездой.

Игорь спрыгнул с перил на мостик. «Где, кстати, твой альбом? У меня предчувствие, что представление будет невероятно вдохновляющим».

– Так и есть, но сегодня я рисовать не буду. Сегодня у меня другая цель.

Генри взбежал по лестнице и уселся с банкой в руках рядом со мной. Я удивлённо подняла брови, и он пожал плечами:

– Я хочу, чтобы они это видели.

Ему не нужно было объяснять мне, кто это «они». Какое чудесное и необычное чувство – взаимопонимание.

– Чему ты улыбаешься? – поинтересовался Генри.

– Всему.

– Ты меня пугаешь. Где же злобная высокомерная Оливия с жуткими картинками?

– Она ещё здесь. Утром я нарисовала человека, состоящего из окровавленных трубок, и трёхголового великана. А ещё я, кажется, случайно подсунула тухлятину в рюкзак Марка Эверетта.

– Вот это уже другое дело.

– Генри.

– Что?

Я провела пальцами по решётчатому полу.

– Я собираюсь поговорить с психологом Дэвисом по поводу художественной школы. Ну, на будущее. Хочу начать подыскивать место. Думаешь, я тронулась?

– Нет. – Генри лёг на спину и положил ноги на перила. – Я думаю, это прекрасно, Оливия.

– Неподобающее поведение для билетёра.

– Если я не лягу, то свалюсь отсюда. Очень нервничаю.

– Не нужно. – Я посмотрела вниз и нашла рыжеватую голову Ричарда Эшли. Он показал мне большие пальцы, и я помахала ему. – Всё будет хорошо и даже лучше.

И я не ошиблась. С того мгновения, когда погасили свет (Эд постоянно поправлял воротник, а Ларри всё время бормотал, что в жизни так не волновался) и Маэстро ступил на сцену с тростью (он теперь опирался на неё при ходьбе), всё было именно так: хорошо и даже лучше.

Потому что никого не заботило, что месяц назад здесь водились привидения, пугавшие людей, и тени, которые обрушили потолок. Никто не помнил о нашей петиции, о том, что я жила за сценой, о ходивших по городу слухах.

Как только оркестр начал играть, зрители забыли обо всём, только смотрели на сцену и слушали.

В перерывах между частями симфонии стояла такая тишина, что в другое время можно было бы услышать, как по потолку шныряют тени. Но злонамеренные чёрные существа в концертном зале больше не появлялись. Я гадала, связано ли это как-то с мамой.

– Невероятно, – прошептал Генри примерно в середине финальной части.

Это было первое слово, которое кто-то из нас произнёс во время исполнения. Невозможно говорить, когда скрипки поют так пронзительно и музыканты синхронно работают смычками. Когда звонко хлопают тарелки, торжественно громыхают литавры, высоко взлетают палочки. Когда трубы выводят свои драматические партии, а остальные инструменты сопровождают их многоголосым рокотом.

Когда в последней части вступил хор, я перегнулась через перила: валторны вполголоса напевали, скрипичные смычки целовали струны, колокольчики звенели, как старинные часы. Я посмотрела в зал и увидела открытые, взволнованные лица зрителей. Люди прикладывали руки к губам, стискивали локти соседей. Мальчик, сидящий на коленях у папы, сияющими глазами глядел на хор.

И тогда я осознала всё, что творилось за спиной Маэстро. Он этого не видел, не мог видеть.

Я наблюдала, как его руки гладят воздух,