Читать книгу "Доброе слово - Эва Бернардинова"

он повернулся и ушел.

Продолжение последовало вечером, когда вернулась Павлина и выслушала мать.

— Если не попросишь прощения у мамы, ко мне не подходи.

— Боже мой, Павлина, разве ты не понимаешь, что нам лучше жить одним? Да разве мы с тобой до сих пор жили?

— Если не нравится, можешь катиться на все четыре стороны, никто не держит тебя, — повела плечами Павлина.

На следующий день он пошел в жилотдел. Вернулся с бланком для заявления на квартиру. Казалось, Павлина одумалась, потому что они вместе его заполнили. Однако он продолжал пожинать плоды того, что не попросил у матери прощения. Заходя время от времени в жилотдел, он слышал, что квартир нет и что его жилищные условия не так уж плохи.

— Заходите, — приглашали его, — а больше пока мы вам ничего обещать не можем.

Он заходил и не отчаивался, руководствуясь принципом: терпение и труд все перетрут.

Павлина по-прежнему не подпускала его к себе, а теща сразу же уходила, как только он возвращался домой.

Однажды, как раз в день зарплаты, к нему подошла заведующая библиотекой с просьбой, не примет ли он участие в подарке для коллеги М., она уходит на пенсию. Он охотно внес свою долю, а когда часы пробили четыре, как обычно, собрался домой. Но его не отпустили, заставили сесть за праздничный стол, где стояли блюдо с бутербродами и две бутылки шиповникового вина — гордость пани М.

Его коллеги, стремясь придать событию торжественность, возродили добрую старую традицию праздников, и, таким образом, он, волей-неволей, вынужден был остаться. Он не жалел об этом, потому что получше узнал этих добрых людей, и ему было славно среди них.

Он уходил, когда должна была появиться следующая бутылка, а кто-то несмело затянул «Будем петь по кругу…». Он уходил, а сердце его переполняла любовь к любому встречному, он истосковался по дружеским отношениям и ощущал потребность довериться кому-то. Подобное состояние он испытывал только однажды, когда они выпивали по случаю окончания школы, и потом ему было плохо.

По вечернему городу он шел к остановке автобуса, который должен был отвезти его к домику с садом, где его ожидает… Эх…

Кое-где в домах уже зажглись огни, окна жилотдела светились тоже, и это напомнило ему, что сегодня среда, приемный день, а поскольку он был навеселе, то решился зайти туда, ведь нельзя же до бесконечности отказывать, вдруг как раз сегодня ему сообщат что-нибудь приятное. Он вообразил себе торжественную сцену вручения ордеров и т. д.; как он подхватывает Павлину, как переносит ее через порог их нового дома. Не важно, что они уже несколько лет женаты, короче говоря, они все начнут сначала, с самого начала.

— Девушка, вы забыли очки.

И она улыбнется.

— Ну ты и даешь.

Но уже на лестнице вся его решимость улетучилась; ее сменила меланхолия, он чувствовал себя разбитым и хотел было уйти. Но все-таки заставил себя подняться на этаж и встретился с секретаршей, которая уже собиралась домой. Он никогда не обращал на нее внимания, но она помнила его и сказала:

— Куда вы, здесь уже никого нет, ступайте домой, — но, увидев его непонимающий взгляд, добавила: — Правда…

У него не было причин не верить ей, он повернулся, чтобы уйти, она заметила его неуверенность, побледневшее лицо и, видимо, посочувствовала, потому что спросила:

— Вам нехорошо?

И сразу же начала хлопотать, повела к себе, пообещав сварить ему кофе. До него доносились его собственные слова: «Я не могу, мне нельзя, я должен», но он позволил вести себя, впрочем, она жила неподалеку, через минуту он вернется.

В комнате, обставленной со вкусом, было тепло, она помогла ему снять пальто, хотя он и сопротивлялся для виду, поставила воду на плитку. Устроившись в кресле, он не скупился на похвалы, торопливо благодарил ее за любезность, за хлопоты, которые он, несчастный, ей доставляет. Его охватила жалость к самому себе, и он плакался, перескакивая с пятого на десятое, его обволакивала сладостная истома, валила с ног усталость; мечтая растянуться во весь рост, он посматривал на мягкую широкую кровать, а она, будто читая его мысли, сказала, чтобы он устраивался поудобнее, и как бы невзначай начала расстегивать пуговички на его рубашке. Она была так близко от него, что он ощутил ее запах, дразнящий запах чужой женщины затуманил его сознание. А когда она прильнула к нему своим крепким телом и в ее намерениях уже не могло быть никаких сомнений, ои, опомнившись, собрал остатки решимости и разума.

— Правда, мне уже пора, — проговорил он и встал, и она тоже поднялась следом за ним и обвила его шею руками.

— Не сердитесь, уже поздно.

Она простилась с ним разочарованно и грустно.

— Приходи, — сказала ему вместо прощания, а он не в силах был понять, с каких это пор она обращается к нему на «ты», и припустил во все лопатки, только пятки засверкали.

Но случилось непредвиденное: кто-то видел их вместе, а грязная сплетня несется с большей скоростью, чем первый номер трамвая, первый красный номер, останавливающийся перед их домом.

Он и оглянуться не успел, а перед ним уже стояла Павлина, спрашивая:

— Где ты пропадал так долго?

Он принялся пространно объяснять, почему и как он задержался в библиотеке. Но, посмотрев в глаза жены, в ее прищуренные глаза ненавидящей хищницы (ради бога — за что?), понял, что она не верит ни единому его слову.

Он попытался все рассказать еще раз сначала, но она решительно перебила:

— Где деньги?

Так вот что ее волнует, его жена думает, что он пропил деньги, ну где там, милая, само собой, деньги целехоньки, тут они, он стал шарить по карманам, да куда же они подевались, все карманы вновь нужно тщательно обследовать. Однако в ту ужасную минуту, под испытующим, подозрительным взглядом жены, руки у него задрожали, и он, хоть и старался изо всех сил, не мог найти ни кроны из зарплаты.

Он лихорадочно выворачивал карманы — напрасно.

— Хватит с меня, — Павлина положила конец его отчаянным усилиям и ни с того ни с сего принялась кричать.

— Ты обманщик, прощелыга, у тебя ничего нет, ты все спустил, все до последней кроны, и теперь приполз домой, катись к той девице, бабник несчастный, нечего тебе здесь делать!

Он непонимающе вертел головой, отступал перед оскорблениями Павлины и чувствовал, как его заливает горькая волна обиды, переходящей в злобу, у него потемнело в глазах от пережитого позора, и ему не пришло в голову ничего другого, как поднять руку и влепить жене пощечину. Он не вложил в