Читать книгу "История Петра Великого - Александр Густавович Брикнер"

книги я все имею. Пожалуй, яви милосердие к душе моей, не даждь умереть без покаяния! Мне он не для чего иного, только для смертного случая, такожде и здоровому для исповеди тайной», и проч.

Здесь суеверная привязанность к внешней обрядности церковной тесно связана с некоторой склонностью к обману. Подробности в письме к Игнатьеву походят на приемы заговорщиков. Самое же дело не представляет собой ни малейшей тени какого-либо опасного политического предприятия. Форма действия могла считаться преступной; самое же действие было совершенно невинным и находилось в тесной связи с наивной, простодушной религиозностью царевича. Попирая ногами обыкновенные правила нравственности, решаясь на довольно сложный и требовавший обстоятельных приготовлений обман, Алексей имел в виду высокую цель – спасение души; удовлетворяя своим потребностям внешнего благочестия, он легко мог столкнуться с гражданскими правилами. В этой готовности набожного царевича действовать обманом проглядывает некоторый иезуитизм. Религиозный фанатизм не только не мешал ему, но даже заставлял его прибегать к притворству, к хитрости, к окольным путям. Ложь такого рода в отношении к светской власти в тех кружках, к которым принадлежал царевич, не считалась грехом. Рабское пронырство, хитрая мелочность у этих людей заменяли достоинство и благородство открытого образа действий.

Друзья царевича имели разные прозвища, как-то: отец Корова, Ад, Жибанда, Засыпка, Бритый и проч. В своих письмах они иногда употребляли шифры. О политике тут, однако, почти вовсе не было речи, зато говорилось о делах духовных, о попойках и проч. К этому кружку принадлежали, между прочим, муж мамки царевича, его дядька Никифор Вяземский, Нарышкины; из духовных лиц нельзя не упомянуть об архиепископе Крутицком. Зато Стефан Яворский, заведовавший патриаршими делами, оставался чуждым «компании» царевича.

Нельзя удивляться тому, что в этом кружке не одобряли проекта женить царевича на вольфенбюттельской принцессе и что здесь было высказано желание склонить невесту Алексея к принятию православия. Царевич переписывался об этом деле с Яковом Игнатьевым.

Связь Алексея с духовенством не имела особенного политического значения. Только однажды, во время пребывания царевича за границей в 1712 году, митрополит Рязанский, администратор русской церкви, Стефан Яворский в Успенском храме в проповеди намекнул на положение царевича, причем говорил и об общей тягости, и о некоторых мерах Петра. В проповеди, между прочим, было сказано: «Не удивляйтеся, что многомятежная Россия наша доселе в кровных бурях волнуется. Мир есть сокровище неоцененное: но тии только сим сокровищем богатятся, которые любят Господень закон» и проч.[458] Довольно резко Яворский затем порицал учреждение фискалов; наконец же в молитве Алексею сказано: «Ты оставил еси дом свой – он такожде по чужим домам скитается; ты удалился еси родителей – он такожде, и проч.; покрый своего тезоименинника, нашу едину надежду», и т. д.

Сенаторам, присутствовавшим в храме, проповедь эта не понравилась, и они стали укорять за нее архиерея. В письмах к царю Яворский должен был оправдывать свой неосторожный поступок. На царевича же этот эпизод произвел некоторое впечатление. Он достал весь список проповеди и молитвы и списал его[459].

Впоследствии при допросе Алексей показал, что Стефан Яворский говаривал ему: «Надобно-де тебе себя беречь, будет-де тебя – не будет, отцу-де другой жены не дадут, разве-де мать твою из монастыря брать, только-де тому не быть, и нельзя-де тому статься, а наследство-де надобно»[460].

Все это, как видно, были лишь частные разговоры. Друзья царевича постоянно возвращались к любимой мысли о предстоявшей будто бы в ближайшем будущем кончине Петра. Бывали случаи пророчества и объяснения слов, относившихся к этому событию. Ожидали также примирения царя с Евдокией. Такого рода мысли встречаются не только в беседах Алексея с приятелями и с царевной Марьей Алексеевной, но также и в беседах Ростовского епископа Досифея с Евдокией, и в беседах Евдокии с ее любовником Глебовым.

Во все это время Петр мало заботился о сыне. Лишь в виде исключения он старался привлечь его к участию в делах, давая ему разные поручения.

Так, например, в 1707 году Алексей должен был в Смоленске заботиться о собрании и прокормлении войска. Довольно большое число кратких записок царевича к отцу в это время заключают в себе лишь самые необходимые заметки о делах и постоянно повторяемый в одном и том же обороте вопрос о здоровье отца[461]. Мы не имеем подробных сведений о том, насколько труды Алексея в области военной администрации удовлетворяли царя. Немного позже царь поручил Алексею надзирать над фортификационными работами в Москве: царь опасался, что Карл XII сделает нападение на древнюю столицу. Однажды царь был очень недоволен царевичем и писал: «Оставя дело, ходишь за бездельем»[462]. Подробностей о причинах гнева Петра мы не имеем.

Поручая сыну разные работы, царь в то же время требовал, чтобы Алексей продолжал учиться. Вяземский, между прочим, писал однажды, что царевич занимается географией, немецкой грамматикой и арифметикой. В 1709 году Алексею было поручено вести в Украину отряд новобранцев. В местечке Сумы он заболел опасно и после болезни поправлялся очень медленно.

К 1707 году относится начало переговоров о браке царевича с принцессой Шарлоттой Вольфенбюттельской. Как кажется, царевич узнал об этих переговорах лишь в то время, когда в 1709 году ему приходилось отправиться за границу. В разных письмах Петра, царевича, Меньшикова, относившихся к этому путешествию, ни слова не говорилось о проекте женитьбы. Поводом к поездке в Германию служили учебные занятия Алексея. Не раньше как в 1710 году он писал к Якову Игнатьеву о своей невесте, с которой впервые виделся в местечке Шлакенверт, близ Карлсбада: «На той княжне давно уже меня сватали, однако же мне от батюшки не весьма было открыто… я писал батюшке, что я его воли согласую, чтобы меня женил на вышеописанной княжне, которую я уже видел, и мне показалось, что она человек добр и лучше мне здесь не сыскать». Быть может, различие веры беспокоило царевича. По крайней мере, он прибавил: «Прошу вас, пожалуй, помолись: буде есть воля Божия, – чтоб сие совершил, а будет нет – чтоб разрушил»[463].

Дед невесты, герцог Антон Ульрих, писал в то время: «Русские не хотят этого брака, опасаясь, что много потеряют с утратой кровного союза со своим государем, и люди, пользующиеся доверием царевича, стараются религиозными внушениями отклонить его от заключения брака, которым, по мнению их, чужеземцы думают господствовать в России. Царевич верит им», и проч.[464]

Отзывы невесты царевича о нем в это время были благоприятны. Сообщая, что он учится танцам и французскому языку, бывает на охоте и в театре, она хвалит его прилежание. Однако он был застенчив и холоден. «Он кажется равнодушным ко всем женщинам», – писала Шарлотта. Впрочем, узнали кое-что о любви царевича к какой-то княжне