Читать книгу "Как жить в эпоху Тюдоров. Повседневная реальность в Англии ХVI века - Рут Гудман"

Менее литературными, хотя и столь же откровенными, были слова Энн Саймс 1586 года, когда она встала в церкви и обвинила священника мистера Лисби.

[Он] постыдно совершил со мной плотское совокупление по-разному и неоднократно, а именно дважды в одном доме повара в Трилсе на Пай-корнер, и там он дал денег служанке, чтобы она держала дверь, пока он занимал меня, а другой раз — у знака черного льва, напротив епископских ворот, и много других раз, ибо он получал удовольствие от пользования мной, и, занимая меня, вел себя скорее бесстыдно, чем обходительно.

И хотя Энн Саймс открыто и публично описывает свою сексуальную жизнь — куда более публично, чем Томас Нэш, — она использует куда менее позитивно окрашенную лексику. Все данные ею описания их половой жизни подразумевают особенную активность мужчины и пассивное участие женщины. Он «занимает», «использует» и «получает удовольствие» от нее. Какова бы ни была правда о развитии их отношений, это конкретное публичное разбирательство о сексе говорит об общественном давлении на женщин, которые вынуждены представлять свой незаконный секс как неравноправную деятельность. Поскольку эта серия сексуальных контактов была незаконной, а деторождение не было их основной целью, то взаимное сексуальное удовольствие утрачивало моральную легитимность. Здесь мы видим, как люди говорят о постыдном сексе, а история построена на слабости женщины, не способной устоять перед мужским желанием.

Представление о том, что именно женщины провоцируют незаконный секс, имело худшие последствия для женщин, чем для мужчин. Наказания, которые выносили суды, в значительной степени были направлены на женщин, а общественное порицание их поступков было более длительным и суровым. Так что в рассказе Энн можно увидеть желание защититься на общественном слушании. Ибо если в обществе в целом считалось, что оба пола получают удовольствие от секса, то также бытовало убеждение в том, что сексуальные нарушения, совершаемые женщинами, гораздо серьезнее, чем аналогичное поведение мужчин. Двойные стандарты были прочны как никогда. Мужчина, описывая свой проступок, мог хвастаться своей доблестью и сексуальным аппетитом; женщина же пыталась отыскать смягчающие обстоятельства и завуалировать элементы личного выбора в своих поступках.

По улицам гуляли различные сексуальные оскорбления. Они приводили тех, кто их произносил, в суды, из-за того, как много вреда они причиняли частной и общественной жизни. Например, «шлюха» (whore) и «блудница» (harlot) означали женщин-проституток; «клячами» (jade), «потаскухами» (strumpet) и «распутницами» (queane) обычно называли женщин, которые занимались сексом вне брака, но не обязательно за деньги; «рогоносцем» (cuckold) звали мужа неверной жены; «сводником» (bawd) называли сутенера, организующего платные сексуальные связи; «подлецом» (knave) называли безнравственного человека. Во всех этих оскорблениях в разгар конфликта и стычки использовался сексуализированный язык. В менее агрессивных спорах о сексе насмехались над теми, кто нюхает женское нижнее белье (smellsmocks), и использовали слова типа «проститутки» (trulls) и «любовницы» (Jills), которые были менее оскорбительными обозначениями проституток. Описание секса как «постельного спорта» и «обработки полей Венеры» и фраза «приятные игры» (nice play), которую мы встречали ранее, представляют собой положительный взгляд на секс, который встречается с энтузиазмом как с мужской, так и с женской стороны.

О сексе говорили самыми разными способами и в разных ситуациях. В шутках и народных балладах использовался целый ряд сленговых словечек и эвфемизмов, таких как «секретные части», «пирог», «угол», «дело», «цветок», «слива», «дыра» или «пруд» (для вагины), а также «стрела», «инструмент», «кран», «шип» или «рог» (для пениса). Многие из них продолжают бытовать и по сей день. Жриц любви можно называть не только «шлюхами», «блудницами», «проститутками» и «любовницами», но и гусынями, скумбриями и девками, а выражение «сжать кулак» означало мастурбировать, а не только ударить кого-то. Такие разговоры велись даже в довольно респектабельном и уважительном контексте. Например, «Баллада о радости» 1554 года, написанная по случаю объявления о беременности королевы Марии, включает фразу «И этот благородный цветок, который посажен, чтобы разбрасывать семя».

Но не всем было по душе широкое бытование откровенных или двусмысленных формулировок. В 1570 году Томас Брайс написал балладу, осуждающую подобную лексику, использовав тот же самый носитель — дешевый и популярный печатный балладный листок, — на котором печаталась и вызывавшая у него неодобрение литература: «Что значат рифмы, которые в таких количествах попали в каждую лавку? С распутной мелодией и грязным смыслом». Распутные мелодии с грязным смыслом действительно в изобилии встречались в дешевой печати той эпохи. Возьмем, например, балладу «Как пивовар намеревается сделать бондаря рогоносцем». Пивовар и жена бондаря застигнуты врасплох, когда бондарь рано возвращается домой. Жена прячет любовника под перевернутой бочкой и пытается скрыть шум и помешать мужу заглянуть под нее, утверждая, что туда угодила свинья. После нескольких стихов о различных типах свиней и о том, что с ними делать, которые представляют собой каламбуры о том, что свиньи сексуально ненасытные животные, которые валяются в грязи, пивовар наконец разоблачен и договаривается с бондарем о компенсации: «Пивовар должен заплатить за использование моей бочки». Баллада построена на косвенных намеках, а потому ею можно наслаждаться и в разнополой компании.

Гораздо более открыта по своему замыслу чрезвычайно популярная баллада «Эль Уоткинса» (Watkins Ale), которая упоминается во многих произведениях литературы. В значительной мере неизменная популярность баллады заключается в раскрытии истинной природы «эля Уоткинса», который через девять месяцев приводит девушку к материнству. В балладе «Прокалывание корзины» (Pinning the Basket) муж заставляет властную жену заниматься сексом, а последующие стихи обещают такой же исход для других неохочих жен. «Корзина» — это еще один эвфемизм для вагины, а смысл «введения булавки» едва ли нуждается в объяснении. Мелодия, на которую была положена баллада, была одной из главных воинских тем и подчеркивала агрессивную сексуальную победу мужа над женой.

Общественное одобрение взаимно приятного секса в браке, а также устойчивая традиция песен, шуток, рассказов и стихотворений о сексе не приводили, однако, к необузданной сексуальной активности. Доля незаконнорожденных в течение всего этого периода и по всей стране оставалась низкой. Обвинения в проституции и блуде, которые стольких довели до суда по обвинению в клевете, были действенными оскорблениями, поскольку соответствующее поведение так сильно порицалось. Лица, осужденные церковными судами за прелюбодеяние и другие сексуальные проступки, были вынуждены проходить через унизительные публичные ритуалы, неделю за неделей преклоняя колени перед всей общиной во время церковных служб в нижнем белье и с горящей свечой в руках. И это в дополнение к частым телесным наказаниям.

Незаконный секс оскорблял общественный идеал тюдоровской эпохи двумя способами: в религиозном и практическом плане. Тем, кто преступил через тот и другой одновременно, грозило самое серьезное наказание. Все внебрачные сексуальные отношения осуждались Церковью. Даже мысли и мечты клеймились как «нечистые», с ними надо было бороться. Например, «Проповеди против блуда» (Homilies against Whoredom, 1560) Томаса Бэкона призывали людей к молитве и постам, чтобы очистить разум от богопротивных мыслей. Они обращаются к многочисленным библейским примерам наказаний за сексуальные слабости, а также к частым похвалам целомудрию и чистоте, содержащимся в Писании. Бэкон также говорит, что недостаточно защищаться от сексуальных проступков в частном порядке. Поскольку за моральные просчеты Бог наказывал целые сообщества, то обязанность христиан — защищать нравственность своих семей и соседей. В соответствии с представлениями Церкви все сексуальные проступки считались злом. Не существовало шкалы пороков, где один проступок был лучше или хуже другого. Вместо этого порочность морали оценивалась по частоте проступков. Единожды согрешивший и покаявшийся человек оказывался в другой категории, нежели тот, кто грешил неоднократно. Однако стоит преступить границу целомудрия (супружеский секс считался целомудренным), то одна пагубная практика или поведение с неизбежностью порождали другую. Очевидно, что, когда женщину, которая завела любовника, называли шлюхой, это делалось исходя из подобных представлений. Если она однажды вышла за пределы целомудрия, то, несомненно, возжелает секса со всеми и различных финансовых выгод. Мужчина, который завел любовницу, не устоит и перед тем, чтобы иметь любовников-мужчин.