Читать книгу "Бегом на шпильках - Анна Макстед"

— Будь мужчиной, Саймон. Иди домой, к жене.

Очень спокойно я выхожу из «Кувшина и кабачка» в темноту ночи, — и лишь тогда перехожу на быстрый бег, содрогаясь в рвотных позывах, будто вампир-стажер после первого в жизни укуса.

Глава 26

Согласно китайскому календарю, я родилась в год Петуха. Похоже, я еще легко отделалась (Белинда, к примеру, родилась в год Собаки, а Тони, если я не ошибаюсь, — вообще Крыса), но все равно мне никогда не нравилось быть Петухом. Естественно, мне хотелось быть Тигром (кажется, остальной выбор ограничивается Козой, Обезьяной, Лошадью и Змеей: судя по всему, китайцев не очень-то волнуют детские комплексы). Но, хотя все эти годы я и отвергала китайский календарь, теперь приходится признать, что он был недалек от истины. Я родилась в год Безмозглого Цыпленка.

— У вас там все в порядке, милочка? — интересуется таксист, разглядывая меня в зеркало. — Проблемы с парнем, да?

Тру губы и хрипло отвечаю:

— Нет, да, все нормально, спасибо.

Однако, когда я расплачиваюсь, таксист пристально смотрит на мои трясущиеся руки.

— Вы уж там повнимательней, милочка, — скрипит он, выставляя локоть из окна, пока я спешу к подъезду. — Лишняя осторожность не помешает.

Кому ты это говоришь? Впихиваю ключ в замок, вваливаюсь внутрь и иду прямиком в ванную. Смотрю на себя в зеркало — и меня бросает в дрожь. С запекшейся кровью вокруг губ, я сейчас похожа на плохо воспитанного каннибала. Брр, так хочется сорвать с себя одежду и тереть, тереть все тело, пока не слезет кожа. Но я не смогу вынести собственного вида: эдакой ходячей пустоты. Бабс права: я не толстая, я не толстая, теперь я сама это вижу; то, во что я превратилась, — ужасно.

Господи, что же я наделала!

Смываю с лица грязь, чищу зубы и сплевываю, сплевываю, сплевываю в раковину; и дрожу так сильно, что не могу даже ни за что ухватиться.

Вешаю полотенце обратно, и оно тут же сползает на пол. Зло хватаю его и снова забрасываю на вешалку: «сволочь ты! сволочь! долбаное полотенце! вот тебе! вот тебе!». И тут же задерживаю дыхание на тот случай, если я вдруг разбудила Энди. Что я ему скажу, если он увидит меня такой? «Я тут ела стейк — и чуток увлеклась»?

Приглаживаю волосы, поправляю блузку, проскальзываю на кухню и тихонько закрываю за собой дверь. Хочется лечь и проспать тысячу лет, но, боюсь, теперь я вообще никогда не усну. Я знаю, что собираюсь сделать, и возбуждение, словно злой ветер, дрожью проходит сквозь все мое тело. Открываю дверь в кладовку, встаю на стул и снимаю с верхней полки большую жестяную коробку. Беззвучно ставлю на стол.

Сезам, откройся!

В ярком свете лампы содержимое коробки сияет как бриллианты.

— Ты почувствуешь себя гораздо лучше, если съешь что-нибудь, — монотонно бубню я, подражая моей маме.

Не отвожу взгляда от коробки: все мои внутренности скручиваются жгутом. Протягиваю руку, пульс убыстряется, желание овладевает мной целиком, я одержима, не могу остановиться, я задыхаюсь от вожделения.

И вот я уже хватаю, рву, — дикое животное! — разрываю обертки зубами: пурпурные, золотистые, красные, серебристые, бронзовые, все до единой, кричащие, необузданные цвета желания. Запихиваю, набиваю, вталкиваю в себя эту густую, липкую, сочную сладость, расплавленный рай со вкусом мечты. Еще, еще, еще! Я голодная, голодная, эта пустота внутри, словно зевающий монстр: ворчащая, громкая, абсолютная. Я насыщаю, вскармливаю мою мерзость, успокаиваю, пытаюсь заставить ее исчезнуть. И вот оно счастье — я чувствую, что насытилась.

Чувство длится ровно минуту. И затем снова молотом бьет в грудь. Я сижу, уставившись на сладкие фантики, разбросанные на моем всегда девственно чистом, белом столе, и единственная мысль колотится в мозгу: что же я наделала? У меня только что случился припадок. А что еще тягостнее — мой желудок раздулся до размеров и веса перезрелого арбуза. Смотрю на свои коленки, сплошь усеянные коричневым и белым: шоколадно-кокосовая крошка. Пытаюсь смахнуть рукой — и крошки размазываются по брюкам отвратительной коричневой грязью, напоминающей дерьмо. Такого вам никогда не покажут в рекламе «Баунти». Чувствую, как внутри закипает непреодолимое желание: содрать ногтями кожу со своих костей. Из глаз сочатся слезы; я сгребаю улики со стола и хороню их в мусорном ведре. Нет, это не райское наслаждение, это адские муки; разве есть что-то хуже?

Снова сажусь за стол. Все мое тело вибрирует от отвращения, хотя отчасти в этом повинен кофеин, который содержался во всем этом шоколаде. Да уж, точно не от большого ума! Тупо глазею в стенку; в мозгу каким-то бесконечным кольцом, снова и снова прокручивается «обожеобожеобоже». Когда я поднимаю взгляд на часы, оказывается, что уже 2:17. Мне хочется немедленно кинуться на пробежку, выгнать из себя всю эту дрянь, я не хочу ложиться, но, учитывая, что жить мне тоже не хочется, пойти в постель — не такая уж большая капитуляция. Открываю дверь, крадусь на цыпочках в ванную, остервенело чищу зубы и неслышно вхожу в спальню.

И тут-то из меня вырывается пронзительный вопль.

Энди в моей постели!

Извращенец!

Не веря собственным глазам, смотрю на горб под одеялом и, — так как никто не вскакивает в ужасе, сгорая со стыда и с кучей извинений, — ору снова.

— Натали? — доносится сонный голос из коридора. — Это ты? Ты в порядке?

Тогда кто же, черт возьми… Взяв в одну руку тяжелый подсвечник, другой резко откидываю одеяло. Крис!

Бросаюсь к двери.

— Все нормально, спасибо, — пищу я в темноту.

Изумленно глазею на Криса. Какого черта он здесь делает? Я же была с ним так груба. Когда я нежная и ласковая, он может неделями ворчать и раздражаться, но стоит перейти на грубость, и он тут как тут. Пусть только скажет хоть слово насчет Тони — и ему крышка. Я не шучу. Я сейчас на сахаре, так что связываться со мной никому не советую. Тычу Криса в бок подсвечником. Он не просыпается. Пьяный. Ставлю подсвечник обратно на тумбочку и удивляюсь сама себе. Наверное, когда-то моему самолюбию страшно польстило бы, что какой-то неудачник предпочел мою кровать всему остальному миру, перебрав виски с колой. (Ох, он такой беспомощный. И ведь пришел не к кому-то, а ко мне! Ах! Он облевал мне все постельное белье! Как круто!) Но сейчас мне не до охов-вздохов.

Порывшись в нижнем ящике, выуживаю самую длинную, самую простенькую, самую страшную ночнушку, напоминающую о школьных воспитательницах времен королевы Виктории. Влезаю в нее и ложусь с краю, ощущая себя сивучом, обряженным в женское платье.

Просыпаюсь наутро с чувством тошноты. Поскрипев и полязгав, шестеренки мозга с хрустом цепляются друг за друга, и я медленно вспоминаю, что к чему. Снова накатывают ужас и омерзение. Во всем виновато это семейство Эдвардсов. Бабс с Энди давят на меня, заставляя жрать, жрать, жрать… Господи, как же меня тошнит. Щурясь, смотрю на будильник — и тут меня аж передергивает. Бррр! Коробка шоколадных конфет! Там, на тумбочке! И розы. На секунду мне даже кажется, что Господь решил надо мной подшутить. Но потом до меня доходит. Это Крис. С тем же успехом он мог купить костюм свиньи и яблоко, чтоб было чем заткнуть мне рот.