Читать книгу "Огненное лето 41-го - Александр Авраменко"

Тот приподнимается, на лице у него лёгкое недовольство. Но затем выражение меняется, и командир подзывает к себе замполита и «особиста». Вся командная троица о чём-то совещается, затем в зале появляется незнакомый майор НКВД. Подходит к ним. Короткий, но бурный эмоциональный разговор…

— Товарищи! Минутку внимания!

Это Лукницкий выключает музыку и обращается к нам. Люди затихают, гадая, что ещё могло случиться?

— Товарищи! Майор Олейников хочет обратиться к вам с просьбой.

Это что-то новенькое! Не с приказом, а с просьбой? Между тем НКВДэшник выходит в центр зала.

— Товарищи лётчики и красноармейцы! Все вы настоящие сознательные бойцы Рабоче-крестьянской Красной Армии, честно выполняете свой долг, уничтожаете фашистскую сволочь, не щадя свой жизни. Дерётесь с врагами до последней капли крови. Я прекрасно понимаю вас. Но, тем не менее, хочу вас попросить об одолжении. Дело в том, что я сопровождаю пленных…

Зал взрывается гневным ропотом, но майор, не обращая внимания на выкрики, повышает голос и продолжает.

— Товарищи! Это не просто пленные! Поймите! Я везу захваченных в плен женщин!

Воцаряется тишина.

— Их двенадцать человек. Мы взяли их в Клину: — бывшие санитарки, связистки, поварихи. Едем в грузовике, но на улице мороз за тридцать. Поймите, я их просто не довезу! Нельзя ли им побыть с вами до утра?

Молчание. Затем Чебатурин гулко роняет:

— У нас любителей воевать с пленными нет. Веди, майор.

Все одобрительно кивают. Майор обрадовано нахлобучивает ушанку на голову и выскакивает наружу. Народ ждёт. Через несколько минут дверь открывается, и в клубах пара появляются фигуры. Мать честная! Да что же это?! Совсем синие от холода, в одних шинельках на рыбьем меху. Точно ведь, помёрзли бы по дороге…

Первой не выдерживает одна из подавальщиц. Она кидается к покрытой инеем немке, совсем маленькой, хватает её за руку и тащит к горячей печке, там стаскивает промёрзшую шинель и подталкивает поближе к горячему кафелю жарко натопленной голландки. Народ словно прорывает, все тянутся к пленным, протягивают им стаканы с вином и водкой, закутывают в полушубки…

А те плачут. Просто плачут, негромко всхлипывая и судорожно глотая слёзы. В зал вваливаются ещё четверо — это уже наши. Чумазые. Танкисты… Что?!!

— Вовка! Братан!

— Сашка! Откуда?!

Через мгновение наши кости трещат в объятиях друг друга. Это же надо?! Так встретится! В четвертый раз!!!

Некоторое время мы беспорядочно хлопаем друг друга по плечам, невпопад задаём какие-то ненужные, глупые вопросы…

— А ты?

— Да тут…

Между тем вновь включают музыку, но мы вдвоём сидим, обнявшись, за столом:

— Ты как оказался то тут?

— Ой, лучше не спрашивай! Нас в Клину подбили, меня осколком контузило, так что город штурмовали уже без меня. Сутки там дрались, потом собрали уцелевших, и вперёд, на Запад. Мы-то болванку двигателем поймали. Так и остались в городе среди «безлошадных» рембат ждать. Дождались. Ребята диагноз поставили — надо дизель менять. Сам понимаешь, быстро не получится… Пошли разжиться насчёт пожрать, да наткнулись на соседней улице на подарочек фрицевский.

— Какой?

— А вон, посмотри!

Мы подходим к окну и я даже отшатываюсь от неожиданности — на улице, озарённый ярким лунным светом, стоит столь хорошо знакомый мне немецкий средний «Pz-IV».

— Это… твой!

— Пока — да. Не всё же только тебе на «хейнкелях» летать, Свен!

Мы дружно смеёмся.

— А если серьёзно, то взяли у ребят бензина, смогли завести. А когда начальству доложились — велели нам вот этого майора сопровождать в тыл, там новую машину дадут. Хотя знаешь, брат, не больно-то и хочется. Уж больно танк хороший — удобный, просторный, оптика — вообще чудо! Но приказ есть приказ…

Я подкладываю ему кусок за куском. Вновь звучит музыка, танцуют пары. А это что за номер? Не может быть!!! Чебатурин кружится в вальсе с незнакомой мне высокой рыжей девушкой в синей юбке, белой кофте и галстуке. Перевожу взгляд ниже и натыкаюсь на немецкие форменные сапоги. Перехожу на норвежский и толкаю Вовку локтем:

— Ты глянь на нашего «особиста»!

Он отвечает на том же языке:

— Точно! Совсем перья распушил! А помнишь, Васька Голицын за нашей сестрой ухаживал?

Покатываемся со смеху, вспомнив, как незадачливый ухажёр улетел в речку при попытке поцелуя. Криста у нас девчонка крепкая, скандинавской породы!

— Слушай, а что это я о себе, да о себе, а ты то как?

— Я Отлично. Воюю, стреляю, летаю.

— Да уж наслышан! Ещё не все награды из Кремля забрал?

— Тебе оставил!

— А из дома что слышно?

— Последнее письмо месяц назад получил. Там всё нормально, работают, рыбу ловят. Кристина — так и вообще бригадиром рыболовной бригады заделалась.

— Во сестрёнка даёт!

— Ну раз мужиков нет…

Между тем по радио раздаётся бой часов. Все хором считаем:

— Девять! Десять! Одиннадцать! Двенадцать! Ура, товарищи, с Новым Годом! С Новым Счастьем! Ура, товарищи! Ура!

Дружно звеним стаканами, гремим кружками. Пьём за Новый Год, за Победу, за саму жизнь. Мы молоды и счастливы, мы полны жизнью. Я представляю брата Олегу и Сашке, моим ведомым и друзьям. Пьём за дружбу. Вовка знакомит со своим экипажем — тоже хорошие ребята.

Представляю его и командиру полка, а так же Чебатурину, Лукницкому. Мне не стыдно за него — на груди сияет не меньший иконостас, чем у меня, да ещё две шпалы в петлицах.

А на земле награды обычно даются тяжелее, чем в воздухе. Мы стоим вместе, так похожие друг на друга. Между тем танцы продолжаются, девчонки из БАО не могут пожаловаться на недостаток кавалеров. Их намного меньше, чем нас, поэтому пары постоянно меняются.

Немки жмутся возле печки, но видно, что уже оттаяли, и с любопытством смотрят на русских лётчиков. Представляю, что будет, когда они узнают, что мы штурмовики. Не зря ведь нас смертниками называют, а наши машины носят название «Шварц тодт». Об этом я и говорю брату, а тот задумчиво кивает головой, затем выпаливает:

— А помнишь, ведь у меня тоже одна знакомая есть. Я себе слово дал, зайти к ней в гости, когда в Германию попадём.

— Да ты что?!

— Угу. Ну, ладно, надо пойти косточки размять, что ли Ты-то себе подругу не нашёл?

— Да нет ещё пока.

— Не спеши. Постой, а Катерина?

Я мрачнею.

— Шлюхой она оказалась, предателем, с фашистами спуталась…

— Уверен?