Читать книгу "Зигги Стардаст и я - Джеймс Брендон"

У нас что, землетрясение было? Все выглядит каким-то другим. Измененным. Помнится, в Миссури проходит какая-то там линия разлома… Глаза Зигги моргают мне в ответ: гламурно-блестящие, улыбающиеся и подбадривающие, – но часть их теперь устилает пол, и мамин портрет покосился. Неужто от моих воплей? Номера National Geografic разбросаны вокруг, и…

Из-под них выглядывает журнал «Interview».

Тот самый.

Который я припрятал в тот день, когда Старла сказала, что уезжает; тот, который «до смерти хотела мне подарить»… Пролистываю его до той статьи. Здоровенные мышцы и зубастые улыбки смотрят со страницы. И этот заголовок снова вышибает из меня дух: «ГЕЙ – ЗНАЧИТ ХОРОШИЙ!»

Слеза выбегает из глаза прежде, чем я успеваю ее остановить. НЕТ! Захлопываю журнал. Кажется, в нем что-то есть. Трясу страницы; это что-то выпадает мне на колени: значок Уэба. Тот, с его куртки, оброненный, когда он был здесь. О боже…

Верчу в пальцах. Позволяю острой булавке пару раз уколоть большой палец. Хотел бы я быть этой булавкой. Тогда смог бы приколоть себя к его куртке и остаться рядом с его сердцем…

Как тогда, когда танцевали в комнате, когда он назвал меня своим Зигги, когда я впервые почувствовал себя собой. Собой. Настоящим собой. Почувствовал, какой на самом деле могла быть жизнь – не на Луне и не в какой-то параллельной вселенной. Нет. Она с самого начала была здесь. На этой сломанной маленькой планетке, в сломанном маленьком Миссури, в сломанном маленьком городке Крев-Кёр. Здесь.

Скручиваю ворот футболки с Зигги. Лицо горит, пылает. Как тогда, когда Уэб взял меня ладонями за щеки в ту ночь, говоря, что больше не будет прятаться, когда смотрел мне прямо в глаза, и плакал, и рассказывал…

Швыряю значок о стену и испускаю вопль.

«Что такое, золотко? Что случилось?» Мама. Она наклоняет ко мне голову, ее глаза-океаны не моргают.

– Они не победят! Я не позволю им победить! Я не!.. – Голос сквозь слякоть соплей и всхлипов гремит, как гром.

«Не позволишь победить кому, золотко?»

– ИМ. Всем. Им всем! Доктору Эвелин, папе, ХЭЛУ… не позволю… больше это делать, я не могу… так жить… – Ее лицо теряет четкость, река масляных красок. – Эти процедуры… ложь… скрытность… я не буду притворяться… Я не могу делать вид, что они помогают… потому что это не так. Они не помогают, мама. Никогда не помогали. И никогда не помогут…

«Тогда не притворяйся больше, горошек. Ты не обязан». – Она пытается дотянуться до меня из картины, пытается обнять меня…

Но не может. И никогда не сможет.

– В том-то все и дело… у меня нет выбора… доктор Эвелин сказала папе, что она неправа. Наверное, по-прежнему думает, что я сумасшедший со спутанным сознанием, долбанутый электричеством фрик… Но нет, она действительно неправа, потому что я не сумасшедший. Я не… я не дам больше пристегивать себя или загонять в какую-то дурацкую, крошечную каморку, чтобы убрать с глаз долой навсегда – БОЖЕ! Может, я все же сумасшедший…

«Я не считаю тебя сумасшедшим, милый, или…»

– Ты – картина! Ты – картина, которая двигается и говорит, что я не сумасшедший, и это сумасшествие!

Она смеется.

«О, кому это знать, как не тебе! Ведь ты меня просто воображаешь. Но ты понимаешь, что тебе это больше не нужно, потому что у тебя действительно есть выбор, милый. Помнишь ту игру?»

– Какую?..

«Каждый шаг, который ты делаешь, – это выбор. И при условии, что ты можешь выбрать, ты всегда выигрываешь».

– Какой еще выбор!.. Я здесь как в капкане… и Уэб… Хэл говорит, что его… Нет! Я не верю Хэлу и ненавижу его за то, что он сделал… Нет! Я думаю, Уэб по-прежнему жив… где-то…

«Значит, ты должен пойти и найти его, – говорит она. – Это единственное, за что стоит бороться…»

Делаю несколько судорожных вдохов.

«И ты должен сделать это сейчас».

Я представляю себе, как мы с Уэбом парим, сплетаясь в одно целое. Не где-то там. Здесь. Где я могу сделать выбор – лежать в постели, рвать голосовые связки, крича в подушку, пялиться в ничто, позволить им победить. Или здесь. Где я могу…

«Выбор за тобой, милый, – шепчет она. – И решать…»

– …мне, – договариваю я.

Смотрю на маму долгим взглядом.

«Иди к нему, – говорит она. – Время поджимает».

– Да как же я смогу?

«Я тебе помогу. Мы найдем способ. Но ты должен вернуться на озеро. Увидеть Уэба. И сделать так, чтобы Хэл больше никому не смог причинить боль. Ты поймешь, когда и что надо сделать. Доверься мне…»

– ДЖОНАТАН!

Папа. С первого этажа.

– Как же я?..

Но ее уже нет. Да нет, ее просто никогда здесь и не было.

Это был я.

Это был я… с самого начала.

53

– Что такое?

Папина голова выглядывает из спутанного клубка шерстяных шалей, реки пота струятся по его впалым щекам.

– Разогрей мне ужин, пожалуйста.

Кашляет.

Ставлю готовую еду в духовку и жду. Еще не привык к внезапно вытянувшимся ногам и рукам: теперь все предметы стали дальше. Даже духовка как-то уменьшилась в размерах. Иисусе. Смотрю на нее, приплясывая от нетерпения, и жду. Энергия бьет ключом. Мой разум словно поджаривают электрошоком. Я снова ожил. Придется придумать какой-то способ выбраться отсюда.

Из телевизора орет «Уотергейт». Папа то задремывает, то просыпается, по-прежнему кашляет. Приношу ужин.

– С кем ты там разговаривал? – спрашивает он.

– Что? Ни с кем.

– Я слышал. Ты разговаривал.

Проклятье, надо было дверь в спальню закрыть.

– Да нет же. Ни с кем я не разговаривал, – отпираюсь я.

Смотрит на меня.

– Зачем ты вечно таскаешь с собой этот рюкзак?

– Надо.

Он устраивает голову на бабушкиной любимой подушке с бабочками. Я поднимаю взгляд на портрет. Но бабушка не танцевала и не смеялась с самого нашего возвращения. Я знаю, что сам все это придумывал, и все же… Впрочем, я ее понимаю. В этом доме не осталось радости, чтобы ради нее оживать.

– Его поймали. Спорим, этот ублюдок отправится в тюрьму, – ворчит папа между приступами кашля. Опять «Уотергейт». Какой-то парень из новостей говорит, что, возможно, в кабинете была установлена записывающая система, так что все, что говорил Никсон, с самого начала записывалось. Ага!..

– Выйду на улицу, – говорю я.

– Это еще зачем?

– Во двор. Подышу свежим воздухом.