Читать книгу "Философ - Джесси Келлерман"

– Я… Не знаю, что и сказать.

– Ты не знаешь, что сказать?

– Ну…

– Скажи, что тебе очень жаль.

– Я…

– Скажи, что ты счастлив.

– Я… Ну да, просто я немного удивился.

– Ради бога, я же ничего не планировала, – сказала она, подняв голос, чтобы перекрыть рев объявления о посадке.

– Я знаю…

– Не думай, что мне это далось легко и весело.

– Знаю. Прости.

Она снова заплакала.

– Мина…

– Я думала, ты обрадуешься.

– Так и есть.

– По твоему голосу этого не скажешь.

– Просто я удивился. Это ты и слышишь. Но, но… но это приятное удивление.

У меня начало стучать в правом виске, воздух на кухне словно бы вспенился. Я сильно потряс головой, чтобы очистить поле зрения.

– Вот представь, у тебя день рождения, приносят огромный торт, и вдруг из него кто-то выскакивает. Ты удивляешься, но, как только проходит первое потрясение, – кружащаяся боль, я снова потряс головой, – твое удивление становится радостным. Понимаешь? Послушай: я счастлив. Ты слышишь это?

– Нет.

– Ну вот такой у меня голос, когда я счастлив. Очень, очень счастлив.

Молчание.

– Алло? – сказал я.

– Да. – Она снова высморкалась. – Мать уже поняла – что-то не так, еще когда кулон увидела.

Я ощутил и подташнивание, и радость, в равных долях.

– Ты его носила?

– Конечно, не носила. Она обыскала мой комод.

– Ты шутишь.

– Нисколько.

– Это же нелепо.

– Ага.

– Ты взрослая женщина.

– Ее это никогда не останавливало. Что тебя изумляет? Я же рассказывала тебе, что такое наша семья.

Одурело покачивая головой вперед-назад, я пробормотал:

– Представляю себе…

– Так или иначе, она оказалась права, разве нет? У меня было что скрывать, и мать это нашла.

Где-то за этими словами сквозило, почувствовал я, обвинение: это же я подвел ее под удар. И вот пожалуйста – она уже плачет мне в жилетку. Весь сценарий сильно отдавал Ясминой, но был слишком хитроумным, чтобы мой мозг, на девяносто восемь процентов занятый совсем другими параноидальными мыслями, смог бы сразу его распутать. Тут я услышал, что она уже успела перейти к своим родителям.

– Я уверен, если ты объяснишь им, что… – начал я.

Она прервала меня нетерпеливым восклицанием:

– Ты не слышал, что я сказала?

– Э-э…

– Меня изгнали из семьи. Годится? Теперь до тебя дошло? Ты понял?

– Уверен, это не может быть правдой.

– Какая разница, правда – не правда. Важно, что она это сказала.

Молчание.

Скрежещущий голос объявил о начале посадки на рейс номер три до Бостона.

– Это мой, – сказала Ясмина.

– Поспи как следует, и тебе станет лучше, – сказал я скорее себе, чем ей.

Она шмыгнула носом:

– Как скажешь.

– Ну ладно, – сказал я. – Тебе надо отдохнуть. Скоро увидимся.

– Подожди… Джозеф?

Молчание.

– Можно я у тебя заночую? – спросила она.

Немыслимо. Я не мог пустить ее к себе, дом еще нужно было чистить да чистить. К тому же ко мне теперь полицейские на чашку чая заскакивают. А в углу моего кабинета стоит свернутый, весь в пятнах крови, ковер. Нет, немыслимо. Единственный вопрос: как сказать ей об этом, чтобы она не взорвалась?

– Пожалуйста, – попросила она. – Я не смогу сидеть одна в моей квартире.

– Конечно, – промямлил я.

– Спасибо, – сказала Ясмина. – Ты даже не представляешь, как я тебе благодарна.

Я предложил встретить ее в «Логане».

– Нет-нет. Время слишком раннее. Я возьму такси.

– Ты помнишь, как ехать?

– По-моему, да.

– Дом сорок девять. В конце квартала.

– Я помню.

– Я оставлю на веранде свет.

– Хорошо, – сказала она. – Спасибо.

Я ничего не ответил.

– Прости, я понимаю, какая это рань.

– Я не засну, – пообещал я.

Она никогда не путешествовала налегке, Ясмина, и я, с трудом затаскивая ее сумки на веранду, старался не показать, что спина у меня разламывается. Прошлым вечером я перетрудил ее. Машину арендовать я не мог – в девять вечера в Бостоне все уже закрыто, – пришлось тащить библиотечный ковер на своем горбу, сотню тяжеленных, раскачивавшихся фунтов ковра, – пошатываясь, оскальзываясь, падая, поднимаясь, опять пошатываясь, и все это при двадцати градусах мороза. Мне удалось одолеть около двух миль, добраться до незастроенного участка рядом с Музеем науки, там я свалил с себя проклятую тяжесть и захромал домой, пропитанный потом, трясущийся, и все во мне ныло, от киля до клотика, а утешался я только одним: час поздний, свидетелей мало.

– Мне так жаль, – повторяла и повторяла Ясмина.

Я попросил ее перестать извиняться.

– Мне правда жаль.

– Все в порядке.

– Со мной столько хлопот.

– Ничего подобного.

– Прости.

– Все в порядке.

– Правда, прости.

– Да все в порядке, Ясмина.

Я заволок ее сумки на второй этаж. А обернувшись, увидел, что она приближается ко мне, протянув перед собой руку.

– Ты что, подрался?

– Ха-ха, – отозвался я и еще раз уклонился от ее прикосновения. – Бог с тобой. Просто оступился.

– Судя по царапинам, тебе должно быть больно.

– Ничего страшного. Ты, наверное, проголодалась.

Она сидела за кухонным столом, грея ладони о чашку чая.

– Ты не мог бы закрыть окно? – попросила она.

Я подчинился.

– Спасибо… Тебе разве не холодно, когда оно открыто?

– Тут бывает душно.

– У меня пар изо рта валит, – сказала она.

Мне-то, честно говоря, все еще было жарко, но я хотел устроить ее настолько уютно, чтобы она не заметила, насколько неуютно чувствую себя в ее присутствии я. И я предложил поджарить ей тост.

– Буду рада, спасибо.

– Скажи как положено.