Читать книгу "Под маской скомороха - Виталий Гладкий"

– Погодь! Скажи, пущай ждет. Да накормите его и напоите! Примите со всеми почестями.

Великий князь вовремя вспомнил, что под рукой архиепископа находится владычный полк – отменно обученные конные вои, в основном бояре новгородские. Было бы превосходно, дабы они не стали ввязываться в бой с его войсками…

Истома нашел второй брод. Это оказалось не так уж и сложно. Те люди, которые им постоянно пользовались, оставили затесы на деревьях, и они привели отряд юного боярина на мелководный перекат с удобным входом и выходом из реки. Не мешкая, он переправился на правый берег Шелони и поспешил навстречу полкам князя Холмского.

Встретили его не очень любезно. Сначала людей Истомы вообще приняли за передовой отряд бояр из новгородского ополчения, тем более, что его гриди были в тяжелом защитном снаряжении в отличие от московской рати, которая шла по татарскому обычаю налегке – чтобы меньше уставать во время длительных переходов и чтобы в бою быть пошустрей. Но у юного боярина находился условный знак – массивный золотой перстень с изображением святого Георгия, поражающего змия копьем, который дал ему Ивашко Рогозин. Он служил своего рода пропуском и удостоверением личности.

Даниил Холмский был одним из лучших воевод Ивана III. По мысли Великого князя, только он мог спасти псковичей от разгрома. Его полки должны были сдерживать натиск новгородцев до подхода основных сил. И новгородские и московские воеводы предполагали, что главное столкновение сил произойдет на новгородско-псковском рубеже в верховьях Шелони, в районе Порхова. Но Истома внес в эти планы свои коррективы.

– Ополчение подходит к броду у Сольцев, – доложил он князю Холмскому. – Поставят там укрепление – и московская рать к Порхову не пробьется.

– Сведения верны? – испытующе глядя на юного боярина, спросил Холмский.

– Более чем! – уверенно ответил Истома. – И войско твое, князь, ко времени не поспевает.

– А чтоб его!.. – выругался Холмский. – Шелонь мы, конечно, одолеем. Но сколько воев лягут костьми на переправе!

Истома промолчал. Только перед Холмским он снял свою личину и теперь чувствовал себя несколько неловко. Тем более что от князя исходила мощь зрелого мужа, которую юный боярин чувствовал всеми фибрами своей души. Широкоплечий, статный, русокудрый, с коротко подстриженной бородой, пышными усами и длинным прямым носом, воевода московский поражал целеустремленностью. Его глаза горели неугасимым зеленым пламенем, а склоненная вперед фигура напоминала находившегося в засаде хищного зверя, в любой момент готового броситься на свою добычу.

– Послезавтра воскресенье, – задумчиво сказал князь. – Святой день… Хорошо бы отложить сражение до понедельника. А там и рать государева подтянется… – Он сокрушенно вздохнул. – Нет, это вряд ли! Новгородцы тоже не лыком шиты. Они постараются побыстрее переправиться на наш берег, чтобы навязать нам встречный бой. И никуда не денешься – придется его принять. Положение безвыходное.

– Выход есть. – Истома наконец решился предложить свой план хотя и понимал, что его замысел еще не вполне оформившийся, сырой. – Я нашел другой брод…

– Ну-ка, ну-ка, расскажи! – приунывший Холмский оживился и впился взглядом в лицо Истомы. – Очень интересно…

Огромное новгородское войско приближалось к Шелони. Впереди были сравнительно незначительные силы псковичей; их поражение не только спасло бы новгородские волости от разграбления, но могло поднять еще и боевой дух Господина Великого Новгорода. А победа казалась несомненной – новгородцы думали, что московские войска Даниила Холмского и Федора Хромого были еще далеко. Поэтому разгром псковичей казался неминуем.

Но сведения Истомы в корне изменили ситуацию – московская конница князя Холмского быстрым маршем двинулась на Шелонь, и в субботу 13 июля, на правом берегу Шелони засверкали доспехи московских бояр. Одновременно на левом берегу затрепетали на ветру и новгородские кончанские стяги. Какое-то время оба войска шли параллельно друг другу, разделенные быстрой и глубокой рекой, стараясь побыстрее достичь брода у Сольцев. И конечно же подошли туда одновременно.

Наступил вечер. Московская и новгородская рати остановились на ночлег. Уставшие за день и обозленные донельзя москвичи и новгородцы переругивались через реку, награждая друг друга разными неприятными прозвищами. Обидные словечки – вымесок, выпороток, шлёнда, фуфлыга, лободырные, хмыстени, шаврики[126], межеумки, псоватые, скобленое рыло – летали над речным плесом, как орудийные ядра. А если не хватало словарного запаса, кое-кто снимал штаны, чтобы показать противнику свой главный и последний аргумент в лихом споре – голый зад. Самые запальчивые новгородцы не выдержали такой обиды и начали перестрелку, но вскоре бросили это бесполезное занятие, не приносящее московитам урона.

А московское воинство, разгоряченное перестрелкой и перебранкой, даже хотело войти в шелонские воды, чтобы схлестнуться с новгородцами. «Куда, растуды вашу!.. Назад!» – последовали окрики старших бояр, которые ждали команды от князя Даниила Холмского. Но он не торопился начать бой: близился вечер, к тому же воевода все еще питал надежды, что завтра, четырнадцатого июля, воскресный день, мало того – праздник святого Акилы, и новгородцы проведут его в молитвах и подготовке к сражению.

Но едва рассвело, как на другом берегу грозовой тучей заколыхалась огромная новгородская рать. Холмский лишь зубами заскрипел от отчаяния. Он ругал себя за безрассудство. Вместе с воеводой Федором Давыдовичем Хромым он вывел из Москвы десятитысячное войско, но к Шелони вместе с ним пришло только пять тысяч ратников. Правда, это были лучшие из лучших, дворянская конница, но все же, все же… Часть отрядов под командованием наиболее амбициозных бояр, которые спали и видели, как бы приумножить свое состояние, он разослал в разные стороны Новгородской земли для осады небольших городов и разорения деревень, а остальное войско, ведомое воеводой Пестрым-Стародубским, направилось под Русу и Коростынь.

Князю Даниилу Холмскому оставалось надеяться только на выучку своей дружины и на хитрый план, который был придуман на ночном совете. «Господи Исусе Христе Боже! – взмолился он горячо. – Помоги нам, как пособил кроткому Давиду победить иноплеменника Голиафа! Помоги, Господи, недостойным рабам твоим, дай нам победу над сими новыми отступниками и изменниками, восхотевшими веру христианскую православную покорить, и к латинской ереси переложиться!»

Поле, на котором расположилось новгородское воинство – между Шелонью и небольшой речкой Дрянь, – было достаточно обширным, чтобы вместить всех. У Дмитрия Борецкого было превосходное настроение перед битвой; по донесениям лазутчиков он знал, что рать московская значительно уступает новгородской в численности.

Правда, его очень огорчил уход конной владычной дружины, наилучшим образом подготовленной для военных действий, которая снялась с бивака еще затемно. Ему донесли, что в стан полка, который подчинялся непосредственно архиепископу, тайно прибыл его посланник Лука Клементьевич. Он привез наказ владыки ветшему боярину, командиру конников, в котором запрещалось участвовать в сражении против московитов. Это был сильный удар для степенного посадника, но Дмитрий Борецкий надеялся, что остальная боярская конница Великого Новгорода, одетая в превосходную броню, обрушит на оснащенную легким защитным снаряжением московскую рать свой зубодробительный железный кулак, а добивать врага будут пешие ополченцы.