Читать книгу "Вернусь, когда ручьи побегут - Татьяна Бутовская"

Бешеная сила сопротивления поднялась в ней мощной волной – не отдам! Не уступлю! Мое дитя будет жить! Видел бы кто-нибудь Симочку в этот момент: глаза ее широко распахнулись, тощая спина выпрямилась, желтоватые щеки запылали румянцем, костяшки сжатых кулаков побелели, острые ключицы заходили ходуном от взволнованного дыхания! Нет, совсем не Сима это была, не женщина робких желаний, которые пугливо вздрагивали от чужого окрика и прятались по углам, затаенно дыша. То выступала святая Серафима, защитница и воительница. Родина-мать, отлитая в бронзе! Откуда взялась в ней эта неукротимая воля? Чем питался этот пламень?

Ребенок был не просто плотью и кровью и заботой души, как для каждой из земных женщин, а божественным выдохом в физической оболочке, знаком встречи и сотрудничества с небесной силой. И нить, связующую ее с этой небесной силой, она готова была держать крепко, ни на минуту не ослабляя натяжения. Ничто не могло теперь сбить ее с пути – пусть доктор прикладывает фонендоскоп к ее чуть округлившемуся животу и в сомнении покачивает головой – она-то знает! И ежели понадобится, пройдет к единственной своей желанной цели по воде, аки по суху.

Сима крепла день ото дня и жила как человек, получивший самое главное задание в своей жизни. «Лева, это – чудо, что ты оказался тогда поблизости, – сказала она мужу, прогуливаясь с ним в больничном садике светлым майским вечером, – тебя Бог послал!» И Лева, не принимая близко «про Бога», вздохнул с облегчением, поцеловал ее руку и стал мысленно готовиться к будущему отцовству.

Симу выписали из клиники «под наблюдение», перевели на домашний режим. Врачи отделения с сочувствием смотрели пациентке в спину, будучи уверенными, что случай, увы, безнадежный и «Плоткина не выносит». Сима оставалась спокойной: не им судить. Не ими охраняем ее ребенок, а могучим покровителем свыше.

За два с половиной месяца, что она пролежала в больнице, у «могучего покровителя» появился союзник в лице доктора Сергея Васильевича, заведующего отделением. Пятидесятилетний доктор, вопреки здравому смыслу и профессиональному опыту, «повелся» на Симину упертую веру и невольно выделил среди своих пациенток. Сергей Васильевич напоминал ей отца; когда он входил в палату, садился на край ее кровати, щупал пульс, слушал дыхание, на Симу снисходили благодатный покой и нега – как в детстве, на море, когда папка брал ее, кроху, на руки и баюкал на теплых волнах, и тело ее доверчиво лежало на его ладонях. Она завороженно смотрела, как врач делает записи в карточку, как двигается его рука по бумаге, как он поправляет пшеничные усы, оттопырив большой палец (отцовский жест!), – и погружалась в теплое облако, почти в транс. Он уходил, закончив осмотр, а Сима чувствовала себя отдохнувшей, свежей, как после сеанса психотерапии. Она расцветала, завидев в коридоре его высокую фигуру, услышав вдалеке его басовитый властный голос… Любое выпавшее из его уст слово обволакивало целебным бальзамом. «Сима, не шляйся по лестнице, – бросал он мимоходом, – здесь сквозняки повсюду!» И Сима млела от удовольствия – о ней заботятся!

Сергей Васильевич взял пациентку под свое покровительство – отчасти из сочувствия, которое она вызывала видом своего хрупкого тела, шрамом на шее, птичьей головкой, отчасти – из профессионального интереса: чем дело кончится? Симочке многое позволялось: например, запросто зайти в его кабинет в позднее вечернее время, чтобы поболтать, спросить совета, а если он погружен в работу – просто посидеть напротив, молча, следя за волшебным танцем его крупных пальцев, пробегающих по историям болезней. Сам же доктор вел себя с Симой по-свойски, без затей, не смущаясь ее присутствием, запускал руку в ящик письменного стола, доставал шкалик коньяку, отработанным жестом, почти не глядя, плескал порцайку себе в чашку, а Симке – наливал сок в стаканчик. Чокались. «Ну… как говорят: делай что можешь, и будь что будет!» – провозглашал доктор, прежде чем опрокинуть «полтинничек». «Вылитый папка!» – с умилением думала Сима. Сергей Васильевич занял важное место в ее внутренней жизни, хотя и не подозревал об этом. Сима заполучила надежного сообщника, опору, личного врача-консультанта и мысленно включила его в узкий круг близких людей.

Выписавшись из больницы, Сима первым делом пошла в церковь и покрестилась – оформила законным образом отношения с высокой силой, ее защищающей. Веру свою надо ежедневно питать, поняла Симочка, поддерживать, как огонь в светильнике. Нельзя допускать сомнений. Нельзя свесить ноги и возложить все труды на Бога. Бог помогает тем, кто помогает себе сам. Ты делаешь шаг Ему навстречу, а Он делает два к тебе. Сима никогда не ощущала себя так легко, свободно, никогда не жила с таким безоговорочным чувством права, и забота ее была впервые направлена исключительно на самое себя и то существо, которое свернулось в ней в терпеливом ожидании своего рождения.

Лева болезненно переживал изменения, происходящие в жене. Для него они проявились на бытовом, житейском уровне. Поскольку Симе предписывалось много времени проводить в постели, отдыхать, ни в коем случае не переутомляться и т. п. – хозяйственные хлопоты легли на Левины плечи, к чему Лева был совершенно не готов и не приспособлен. Леве приходилось ходить по магазинам, стоять в очередях, волочь в дом позорные сетки с капустой и картошкой, вытягивать из стиральной машины мокрое постельное белье и развешивать на веревках сушиться, мыть полы на четвереньках… Он елозил мокрой тряпкой по линолеуму, а она невозмутимо следила за его перемещениями, предупредительно поджимала ноги, чтоб не забыл вытереть под ее стулом «и еще вон там, за холодильником». Оскорбляли равнодушие, безучастность, черствость, с какой взирала она на его унизительные бабские хлопоты. Ни грамма ведь сочувствия! Только бы запихнуть что-нибудь себе в рот и жевать, уткнувшись в книжку, или часами разглядывать деревья за окном… Он таскает еду сумками, а она истребляет – как прорва ненасытная, не напастись! «Где студень? – спрашивал Лева, заглядывая в холодильник. – Со вчера оставалось две тарелки!» «Я, наверное, съела». – «Ты могла бы обо мне подумать!» «Извини, я как-то случайно!» – говорила Сима, потупившись, но в голосе ее не слышалось сожаления. Беременная Сима отъедалась за всю жизнь.

Как-то супруги сидели на кухне после ужина, молча пили чай. Тополиный пух залетал в раскрытое окно, июньский вечер был тих и светел. Лева поднял голову и поймал на себе задумчивый, проникновенный Симин взгляд, смотревший прямо в Левину истерзанную душу… Тепло разливалось от этого взгляда, и подтаявший муж потянулся к ее руке и собрался сказать что-нибудь ласковое, как вдруг Серафима, не меняя выражения лица, поинтересовалась, не осталось ли в морозилке мороженого? «Да ей на меня наплевать! – сделал он потрясающее открытие. – Она заботится только о себе, как о самом дорогом и любимом человеке! Эгоистка! Этого невозможно терпеть! Она издевается надо мной!»

Мороженого в холодильнике не оказалось, и Леве пришлось идти на улицу за крем-брюле. «В вафельном стаканчике!» – крикнула ему вдогонку Сима.

Она прошла на балкон, уселась в любимом кресле, накинув на плечи плед. Погрузилась в бездумное созерцание. Во дворе гомонила стайка воробьев, выискивая в траве поживу. «Вот если та птичка, что с краю, сядет сейчас на эту тополиную ветку, – загадала Сима, – то…» Не успела додумать – воробей встрепенулся, прислушиваясь, зорко огляделся, резво вспорхнул и опустился на указанную ветку. Сима улыбнулась. Ею овладел азарт. «А если сейчас к этой птичке присоединится вторая…» – усложнила она задание, немного волнуясь и подаваясь вперед, – и вторая птичка послушно садилась подле первой. Получив подтверждающий знак, Сима расслабленно откинулась в кресле. Пасьянс сходился.