Читать книгу "Город не принимает - Катя Пицык"

Она демонстрировала наличие между нею и Демичевым связи, такой тугой и сладкой, что нам и не снилось. Но делала это дозированно, не перебарщивая: мы не должны были понимать, что нами манипулируют. Возможно даже, она пленяла нас своей ролью втайне от себя.

Демичев писал такие же бездарные стихи, как все: те же «огни» и «дни», «каналы» и «анналы», «мосты-версты», «Невою» и «не вою», но все это, во-первых, щедро и уверенно сдабривалось «правдой жизни» – совокуплениями, блядями, половыми губами, чернокожими членами, черножопыми яйцами и т. д., а во-вторых, читалось в свойственной лишь Демичеву энергической манере. Он не обкуривал публику, не мямлил, не дурманил, он просто орал стихи, прикрыв глаза, отбивая ритм носком ботинка и в такт пробивая воздух перед собой кулаком. Среди прочих он выделялся еще и внешне: широкоплечий, беловолосый, с челкой, которую приходилось отбрасывать назад рывком головы. В камуфляжных штанах, с кожаным браслетом на запястье. Молодой бог. Парной, как щенок. Но физически развитый. И очень бесхитростно, как-то прямо и просто влюбленный в себя. Не дослушав Демичева, я ушла в офис писать очередное предисловие.

В начале одиннадцатого пришла пора наведаться вниз, собрать первую партию бутылок. Помахивая пустой сумкой, я спускалась по лестнице. Не дойдя пары ступеней до площадки между третьим и вторым этажом, я услышала женский голос, смех и, перегнувшись через перила, увидела Демичева и прижатую им к стене мулатку: они поднялись подальше от всех, чтобы поцеловаться. Кофта мулатки, задранная до груди, обагряла завод красотой – она горела в нашем мегалитическом храме, как последняя рябиновая ягода на срубленном дереве – вишнево-терракотовая, как плащ Богородицы, только без звезд. Я отпрянула к стене. Мулатка сказала:

– Ты будешь старше меня?

– В смысле?

– Хм, дурачок, ты будешь со мною старшим?

– Ну, я, вообще-то, младше тебя на месяц.

Она вздохнула и застонала, и от досады, и от блаженства.

– А… Дурак, ну прекрати… При чем тут месяц? Я хочу быть с тобой маленькой, младшей, понимаешь? Глупый… Дема. Глупый мой Дема… Иногда я чувствую себя с тобою так…

– Как?

– Как маленькая. Как будто ты старше меня, намного… Первый раз я почувствовала это тогда, помнишь?

– Когда?

– В Крестах… Когда ты пошел со мной передачу относить. Я бы не смогла туда пойти, просто не смогла, я не могла видеть это все, ты не представляешь, этот ужас, эти кирпичи, я Арсенальную видеть не могу, ну просто… я не спала всю ночь… а ты взял меня и поехал… так просто, ничего лишнего, просто поехал туда, и все. Ты был мужчина.

– Ну, я и есть мужчина, вообще-то.

– Знаешь, я тоже – мужчина. Я всю жизнь с мужиками письками меряюсь, сколько себя помню, с детского сада.

Чиркнула спичка.

– Но иногда нет сил быть мужчиной. Кресты – это слишком больно.

– Где у тебя болит?

– Здесь, придурок.

Ночью я проснулась около четырех. Луна блестела в голых ветках, заслонявших лазурные стены. Комнату заливал свет. Я вспомнила вечер, мулатку, подслушанный разговор, и в животе упало, как при старте лифта. Опустив руку, я нащупала на полу записную книжку с заложенной между страницами ручкой и, подставляя разворот под свет из окна, написала: «Мул. Дем. Никогда не быть с ними дурой».

* * *

Как-то Алик позвонил из Волхова, сказал, что застрял на переговорах, и попросил срочно съездить к нему домой – забрать какие-то документы и привезти в офис к семи часам. Шел снег. Сухой и мелкий. Алик, как и Альбина, жил в Купчино. Выйдя из метро, я сразу же влипла в толпу, густую и пьяную от усталости. Шалманы, бильярдные, стеклянные магазины, игровые автоматы, люди, нагруженные пакетами, очереди за шавермой. Продираясь сквозь интенсивную музыку и джинсовое барахло, сбрасывая с себя липучий Лас-Вегас, я вышла из запаха жареного теста и остановилась перед знаменитыми Купчинскими пустырями. Мне нужен был правый. Земля лежала твердо. Низом мело белую ледяную крупу. Она неслась, застревая кое-где, под хребтами карликовых гор, залегая в следах протекторов. Я замотала шарф по глаза и маленькой точкой двинулась через поле.

Жена Алика, милая полная армянка, налитая персиковой мякотью, цветущая на фоне расписных обоев, предложила чай, но времени оставалось только на принятие папки из рук в руки.

В полседьмого Померанец влетел в офис.

– Привезла? – спросил он с ходу, энергично расслабляя узел галстука (имевшего неожиданно бодрый и слишком шелковый вид). – Умница. Сейчас они уже приедут… – добавил он себе под нос.

Алик погрузился в чтение документов и очнулся только от стука чашки, поставленной мною на стол.

– С сахаром?

Я кивнула.

– Слушай… – он как-то нервно осмотрелся. И, с некоторой неприязнью высвободившись из петли галстука, протянул его мне. – Возьми, слушай… Положи куда-нибудь, спрячь подальше. Вообще, выкинь его на фиг, – не дождавшись моей неспешной руки, он бросил галстук на стол, предварительно смяв, как салфетку.

В обед следующего дня мы, как водится, сидели на Измайловском, Альбина грела руки о кружку и рассказывала о «Моем».

– Я моему галстук подарила… Плохой, – она улыбнулась, стесняясь.

– Зачем?

– Не знаю… Машка меня научила. Говорит, надо дарить им стремные подарки, им тогда захочется доказать, что они могут лучше… Захочется дать понять, что они умеют круче подарки дарить. Машка говорит, они ведь любую возможность используют, чтоб показать, что они круче. Надо им подкинуть… это самое… повод. Ну, я выбрала своему галстук, такой цветной, глупый. Он вчера ездил на переговоры, тут, в область… и как раз я ему сказала, чтоб надел и…

У меня заложило уши. Развязка поразила: как же я раньше не догадалась?! Но больше всего страшило то, что, подбросив меня к заводу, Альбина под каким-нибудь предлогом захочет подняться в офис, чтобы еще немного поговорить: со вчерашнего вечера галстук валялся в самой заметной корзине – из тех, что стоят не под столами, а в «коридорчике» при входе. Там этот аляповатый глист, личинкой отложившийся в разум Альбины из Машиного социопрактического знания, спал, свернувшись поверх рваных бумаг и огрызков. Как я жалела, что по лености перенесла вынос мусора на вторую половину дня! Как я жалела вообще! В мыслях я побожилась, что в следующие же выходные поведу Альбину в Эрмитаж, в гости к Валечке, в кино, куда угодно. Мы с Валечкой разожмем Альбине челюсти, вольем в глотку красное вино, мы сыграем ей на скрипке, затащим в подкопченную «Фишку» и заставим танцевать. Мы введем антидот. Если, конечно, действие испускаемого Марией яда в принципе возможно прекратить.

На деле в выходные ничего не случилось. Я заболела. Температура под сорок. Кофта, в которой я спала второй день, и сальные волосы, пропитанные потом на несколько раз, прилипали к телу. Мне очень хотелось пить, но сил встать не было: при попытке подняться темнело в глазах, и я падала в грязную постель, как в трясину. Когда Лиза пришла ко мне в комнату делать уроки, я попросила ее принести стакан воды. Девочка выбежала в коридор с криком: