Читать книгу ""Эксодус". Одиссея командира - Йорам Канюк"

Наконец, через три часа адмиралу все это надоело и он решил взять ответственность на себя.

— Ладно, — сказал он Йоси, так и не дождавшись ответа сверху, — я принимаю все ваши условия, включая требование не трогать членов экипажей. Даю вам честное слово, что с их головы не упадет ни один волос.

— Ну что ж, — ответил Йоси, — я вам верю.

— Вы хотите сказать, — удивился адмирал, — что готовы поверить мне даже без письменного обязательства с моей стороны?

— Для меня, — сказал Йоси, — честное слово английского адмирала надежнее любого подписанного документа.

Адмирал был обезоружен. Даже если до этого он и собирался Йоси обмануть, после такого ответа ему ничего не оставалось, как честно выполнить все свои обещания.

Договорились, что англичане прибудут на корабли в 14:00 и что именно они поведут суда в Фамагусту.

Надо сказать, что на кораблях были такие, кто остался этим соглашением крайне недоволен. Они надеялись на сражение и требовали от Йоси объяснений. Однако на вопрос, почему он сдался, Йоси неизменно отвечал, что получил такой приказ. В действительности в глубине его сидел чертенок, который нашептывал ему: «Не сдавайся! Отомсти этим мерзавцам за то, что они устроили на „Эксодусе“!» Но рассудок говорил ему совсем другое. «Не поддавайся эмоциям, — внушал он. — Ведь убить — еще не означает победить. Тем более когда речь идет о сражении, проигранном заранее».

«Кибуц-Галуёт» и «Ацмаут» шли теперь против ветра, и на их капитанских мостиках стояли английские офицеры и матросы. Как и просил Йоси, все они были без оружия и без касок. Пассажиры смотрели на них с ненавистью, и вид у них был немного испуганный. Англичане не знали, что стоявший рядом с ними молодой человек по имени Амнон и есть командир двух этих «пиратских» еврейских кораблей, но в любом случае ситуация была, прямо скажем, не слишком стандартная и обе стороны — как англичане, так и Йоси — чувствовали себя не в своей тарелке.

Помимо всего прочего, Йоси должен был договориться с англичанами, как именно будет производиться высадка людей в Фамагусте и что станет после этого с кораблями, но, как и во всех предыдущих случаях, на этот счет из разных вышестоящих инстанций опять приходили радиограммы, которые друг другу противоречили.

После того как Йоси принял решение сдаться, некоторые на корабле смотрели на него косо и недовольно ворчали, но были и такие, кто его поддерживал, и среди них несколько женщин из Венгрии, которые познакомились и подружились во время долгого путешествия на поездах. В их глазах Йоси видел страстное желание хоть куда-нибудь уже да приехать. Все, чего им хотелось, — это обрести наконец-то собственный дом. Каждая из этих женщин потеряла во время войны кого-то из близких — брата, мужа, ребенка или кого-нибудь еще, — и между ними легко установилось взаимопонимание, как это часто бывает, когда встречаются люди, пережившие горе. По тому, как они на него смотрели, Йоси видел, что они знают, какую драму он переживает, и сочувствуют ему. Они понимали, что он очень хотел сражаться с англичанами и если пошел на уступки, то исключительно ради них самих, поскольку не желал превращать их в солдат, воюющих на переднем крае палестинского фронта. Йоси воспринимал этих женщин как плакальщиц из античной трагедии, как греческий хор, который сообщает героям безжалостный приговор судьбы.

В ночь перед прибытием в Фамагусту Йоси пошел на корму, чтобы попрощаться с испанскими членами экипажа. Он спрятал их на корме, так как там их не могли видеть стоявшие на капитанском мостике англичане и к тому же там было много пассажиров, с которыми испанцам нетрудно было смешаться.

Они пили вино, от которого все быстро захмелели, пели песни легендарного Пятого полка, декламировали стихи Гарсиа Лорки и Пабло Неруды, которые Йоси помнил еще с юных лет, и всем было немножко грустно. Йоси рассказал им, что в юности тоже хотел отправиться в Испанию — сражаться за республику, и пообещал позаботиться о том, чтобы в будущем им снова предоставили работу. Испанцы знали, что его переговоры с англичанами затянулись именно из-за них и что от смерти их отделял всего один шаг.

В это время мимо проходил парень лет двадцати. Услышав песни Пятого полка, он остановился и заплакал.

— Не стесняйся, присаживайся, — пригласил его испанец по имени Стив.

Парень смутился, но сел.

— У тебя с Испанией что-то связано? — спросил Стив, пристально на него посмотрев.

— У меня там погиб брат, — ответил парень. — Меня зовут Йосеф.

— А как твоего брата звали?

— Иегуда.

— Иегуда? — опешил Стив. — Так ведь я же его знал! Он был у нас всеобщим любимцем. По вечерам читал нам стихи. Он знал их на пяти языках. Небольшого роста, худой, блондин, с нежным, как у девушки, голосом и красивыми голубыми, как у тебя, глазами. Я видел, как он погиб. Это произошло после того, как мы отступили из порта.

Они сидели, потягивали вино, и Йосеф стал рассказывать им свою историю — благо торопиться было некуда: впереди у них была целая ночь.

— В тридцать втором году, — начал он, — мы с братом репатриировались в Палестину, но, поскольку мы оба были коммунистами и занимались активной политической деятельностью, англичане в тридцать седьмом нас выслали. Брат поехал сначала в Париж, а оттуда — в Испанию, воевать, а я вернулся в Польшу, в родной город. Там у нас было еще несколько братьев. Наш город находится недалеко от немецкой границы. Когда началась война, старший брат сбежал в Советский Союз — думал, что сможет вступить в армию и воевать с немцами, — но, как я потом узнал, его там арестовали, и он умер в концлагере. Немцы оставались у нас в городе до сорок третьего года, но до поры до времени в лагеря нас не отправляли. Тем не менее мы знали, что это может произойти в любую минуту, и однажды попытались сбежать. Однако соседи-поляки нам не дали. Ведь мы были для них чем-то вроде валюты: за голову тогда давали буханку хлеба или несколько картошек. И в сорок третьем пришел наш черед. Прежде чем уйти из города, немцы все-таки отправили нас в Освенцим. У меня была девушка, ее звали Лея. Нас разлучили еще в поезде. Моих родителей сразу же отправили в газовую камеру, но меня пощадили, и я работал в лагере маляром. Я — хороший маляр. Кроме того, я умею читать стихи, как мой брат. У нас в семье все умеют декламировать. А дедушка был к тому же самым лучшим толкователем Торы в городе. Я очень любил свою Лею, но, думаю, она умерла. Я искал ее по всей Европе, но так и не нашел. И вот подходит ко мне однажды в лагере капо — правда, он был не еврей, а немец — и спрашивает: «У тебя брат есть?» — «Да, — отвечаю, — есть». А сам думаю: «Всё, он пришел по мою душу». — «А твоего брата, — спрашивает капо, — часом не Иегуда звали?» — «Да, — говорю, — Иегуда». И тут вдруг капо говорит, что он коммунист и что он был знаком с моим братом. Оказывается, они вместе воевали в Испании в Интернациональной бригаде. Сказал, что мой брат был очень приятным человеком, рассказывал им всякие смешные истории и декламировал стихи. А потом он предложил мне вступить в подполье, которое действовало в лагере. «Нам, — говорит, — нужен скипидар, а на складе, где ты получаешь краску, его полно. Сможешь принести?» Ну, я принес, и подпольщики использовали его для изготовления бомбы, которой потом взорвали газовые камеры. Это знаменитая история, вы наверняка об этом слышали. Как ни странно, в отличие от других, ни меня, ни этого немца не поймали, но, где он теперь, я не знаю. После освобождения я скитался, попал в английскую оккупационную зону и познакомился там с ребятами из организации «Брэха». Они приехали из Палестины. А так как я тоже жил в Палестине и знаю иврит, я стал им помогать. Но тут меня схватили англичане и посадили в тюрьму, и я оказался там в одной камере с нацистами, которые служили в нашем лагере в Германии. Меня отправили в этот лагерь из Освенцима, когда всех заключенных оттуда эвакуировали. Немцы плевали на меня и мочились, а англичане стояли и смеялись. Выйдя из тюрьмы, я снова стал искать Лею, но все было напрасно, и, когда мне сказали, что она умерла, я свои поиски прекратил. А потом я познакомился с одной чудесной девушкой, и мы поженились. Сейчас она беременна. И вот теперь мы здесь. Я хочу жить как можно ближе к Иерусалиму.