Читать книгу "Грот в Ущелье Женщин - Геннадий Ананьев"

– Да. Хорошо плаваю.

– Вот и ладно… Хотя, если что, не дай бог, все одно в такой воде долго не продюжишь, – повернулся к Петру. – Ты покинь буксир. Не хмурься. И не вяжи прежде времени к моим ногам колосники.

Ткнулись в пирс, подскреблись бортом и прижались. Через две-три минуты опустела палуба. Лейтенант перевел ручку телеграфа на «малый назад». Попятились, не теряя времени на разворот, хотя двигатель работал на предельных оборотах. Вот-вот захлебнется.

– Еще чуток потрудись, – просит лейтенант, совсем постаревший за эти несколько часов. – Чуток еще…

И тарахтит двигатель, исполняя последнюю волю своего старого капитана.

– А ты, посудинка моя, вон до того разлога дотяни. Там и успокоишься.

Конохов понимал, что старый капитан делает все, чтобы затонувший буксир не стал бы помехой для движения кораблей в бухте, и ведет его к заливчику, углубившемуся в скалистый берег. Но не пора ли перепрыгнуть на «мошку», которая совсем рядом? Уверен, должно быть, что буксир старенький исполнит последнее желание капитана. И страшно, и поклониться хочется старому помору.

Метров с полусотни до берега. Лейтенант приказывает по переговорной трубе вахтенному мотористу:

– Сбавь обороты до средних, и наверх. На «мошку». Поспеши! – Открыл дверь рубки и в рупор: – Лука, подходи лагом. Только не задевай. – Подошел к рулю. – Иди, сынок. Прыгай. Пора!

– А вы, товарищ лейтенант?

– Успею, – ответил тот и, сменив вдруг тон на строгий, упрекнул: – Перечить командиру не след! Прыгай знай. Время пришло!

– А вдруг с вами что? Крови столько потеряли. Не уйду. Как хотите! Не уйду, и все!

– Ишь ты, уйду не уйду… Как на ярмарке, – поперечил лейтенант, но уже не та строгость в голосе. – А случится что, большая ли беда? Вместе со своей посудиной…

С морского охотника крикнули:

– Пора, Леонид Степанович! Глубины малые уже, – а лейтенант гладит ручку телеграфа и ничего, похоже, не слышит. На глазах – слезы. Конохов окликнул его: «Товарищ лейтенант», но тот молчит. Смотрит на берег, до которого уже метров тридцать, и, похоже, не видит его.

– Товарищ лейтенант!

Никакой реакции. Гладит ручку телеграфа, как головку любимого внука, вдруг тяжело занедюжившего.

Скребнул килем буксир по подводному камню, пополз дальше. До берега двадцать метров. С морского охотника тревожный призыв:

– Пора, Леонид Сидорович!

Конохов решился. Обхватил лейтенанта, прижал к себе, как прижимал теленка, которого носил в детстве к корове, и вышел на палубу. Так, не выпуская из рук лейтенанта, перешагнул на «мошку» и не осмелился опустить его на палубу, притихшего, обмякшего, потяжелевшего. Голова лейтенанта в окровавленных бинтах ткнулась Конохову в плечо, судорожный вздох передернул тело старика: словно не старенький обшарпанный буксиришко уходил под воду, а спускали в могилу гроб с самым родным человеком.

Где она, та спокойная выдержка? Куда подевалась? Конохов был буквально поражен свершившейся переменой. Неужели можно вот так любить корабль? Его, сына хлебопашца, море еще не покорило. Он еще в полной мере не мог понять старого помора. Но в память его крепко врезались те минуты. Не единожды он станет вспоминать о них. Особенно тогда, когда море и корабль станут безраздельными властителями его судьбы.

…Мили, мили, мили – немеряные, торосистые, штормовые. И нет им ни конца, ни края. Отстоял вахту за рулем, отоспал положенные часы, а то и пораньше поднялся, чтобы позубрить корабельный устав, либо командные слова и – снова на вахту. Тягучую. Утомительную от ничегонеделания. Ответишь: «Есть так держать», – и держишь потом час, другой, третий. Да и походы-то какие? Новая Земля, пролив Велькицкого, Мурманск, Архангельск, Диксон. Встречать и провожать караваны транспортов. Охранять их от подводных лодок, налетов авиации. Далеки от фронта эти курсы. Ох, как далеки. Тишина здесь, словно вообще не гремят фронты артиллерийскими канонадами, не сшибаются в рукопашную батальоны, словно вообще не льется кровь – нет войны, идет мирное время. Вот уже больше месяца ходит Конохов на сторожевом корабле, а ни фашистской лодки не встречал, ни фашистского самолета. Даже в Кольском заливе (они уже дважды побывали в Мурманске) обходилось без боя.

Одно лишь успокаивало: в трюмах вот этих пузатых транспортов – оружие для фронта. Пшеница, свиная тушенка, яичный порошок – все тоже для фронта. Хотя, если быть откровенным, утешение это не ахти какое. Не так представлял Конохов службу на пограничном сторожевом корабле. Не такой.

Степан предполагал свою дальнейшую службу так: поправятся лейтенант, Петр, другие члены команды, дадут ей новую посудину, и станут они снова ходить на Рыбачий, но Конохова вызвали в штаб и вручили ему орден Красного Знамени, а потом – предписание. Пояснили:

– Дальнейшую службу будете проходить в отряде пограничных сторожевых кораблей. ПСКР, на который вы назначаетесь рулевым, сейчас в Йоконьге. Через час туда идет эсминец, на нем и отправляйтесь.

Растерянный пришел в лазарет к своей команде. Но лейтенант ободрил:

– Знаешь, сынок, с кем служить станешь? Нет? С боевым народом! Высокая проба у них. Моряки – что надо. Храбрость взаймы брать не пойдут. Своей вдосталь.

– Когда они в своей базе стояли, на том берегу залива она у них была, почти напротив нас, – поддержал командира Петр, – приходилось ходить с ними. Парни – огонь! Десяток, почитай, подлодок фашистских на дно пустили. Самолетов посшибали, куда как с добром. Сейчас транспорты лендлизовские охраняют. Слух доходит: крепко стерегут. В горле Белого моря вражескую подлодку ПСКР на таран взял. На флоте не было еще такого.

И на эсминце с уважением рассказывали о боевых делах моряков-пограничников. Кто-то даже сказал:

– Повезло тебе, матрос, считай. Моряком настоящим станешь.

Успокаивающими были все те слова, обнадеживающими.

К новому кораблю проникся Степан уважением с первой встречи.

Стройный. В щетине пулеметов и орудийных стволов. На корпусе и на надстройках и старые, и совсем новые заплаты, пылающие красным суриком. Как шрамы храброго воина. Всего неделю назад подняли его со дна Йоконьского рейда. Дрался с сотней фашистских пикирующих бомбардировщиков, обороняя причалы. Добрая половина команды еще не сняла бинтов. Что пережил экипаж, Конохову рассказывать было не нужно.

И его приняли сразу, как сказал он, что с корабля, затонувшего после бомбежки. Значит, одной судьбы. И хотя он доложил, что всего опыта и знаний – два рейса от Кольского залива до Рыбачьего, его посчитали уже обстрелянным матросом. Да и орден говорил о многом. И чтобы не ударить в грязь лицом, проводил Конохов бессонные ночи за изучением навигационных наук, уставов, инструкций и наставлений. Считал, что и на будущее пригодится, когда нужно будет не только «так держать».

Шли дни, шли недели. Конохов все больше и больше сожалел, что его перевели на этот корабль. Может, думал он, негожим оказался для прежнего экипажа? Но вроде труса не праздновал, не пасовал. Возникшие сомнения, однако, не отступали, и он присматривался к матросам и офицерам пограничного корабля, сравнивая их с теми моряками, которые надели формы почти в пенсионном возрасте, и пытался представить, как поведут себя в бою эти молодые, немного лишь старше его, Конохова, парни. И не окажется ли он, Степан Конохов, слабее их? Не спишут ли его и отсюда после трудного испытания? Но разве мог он сделать вывод в чью-либо пользу? Там он видел поморов в бою, здесь слышал только рассказы. Да и сам тоже ничем не проявил себя. Бросили якорь в уютной Новоземельской бухте, и сразу же матросы начали вспоминать, как они здесь пустили ко дну подводную лодку. Это когда они пришли сюда первый раз. Задача – выбрать место для строительства базы. Было тогда принято решение разместить на Новой Земле отряд пограничных кораблей, чтобы удобней было конвоировать транспорты с лендлизовским грузом. Ну а раз база, стало быть, береговая и зенитная артиллерия, подразделения обслуживания и охраны – значит, нужно удобное место. В ход пошли не только новые, но и старинные поморские карты. Вспомнили о стариках поморах, хранителях древних легенд о Новой Земле. Определились предварительно и вышли, как говорится, разобраться на месте. Вошли в первую бухту, выбранную по картам и рассказам. Якорь бросили. Удобная вроде бы. Берег, правда, высоковат, зато глубины везде хорошие. Чуть-чуть подрубить скалы, площадки разровнять, и готовы причалы. Если еще на берегу есть приличная ровность, лучшего места и искать не нужно.