Читать книгу "Хроники времен Сервантеса - Владимир Фромер"

— Ведь это уже не имеет значения, не так ли, доктор Гельвеций? — спросил он своего лейб-медика.

Доктор, поколебавшись, ответил:

— Это сократит жизнь Вашего Величества на четверть часа.

Ему принесли кубок воды со льдом. Он осушил его жадными глотками. Вода имела странный привкус. По-видимому, доктор подмешал в нее наркотический порошок, чтобы уменьшить его страдания. На минуту ему стало легче, но при этом он ощутил такую слабость, что понял: конец уже близок. Его выкупали, смазали язвы душистым бальзамом, заглушающим запах разлагающегося тела, и осторожно перенесли на постель. Он попросил подать ему золотое распятие с изумрудами — семейную реликвию, передававшуюся из рода в род, и зажал его в костлявой ладони. Точно так же держал его отец Филиппа император Карл, умирая в Юсте.

Филипп не утратил ясности мысли. Нравственные его страдания были сильнее физических мук. Сорок лет управлял он одной из самых могущественных империй на свете. Его власть над огромными территориями Европы и Америки была безграничной. Он располагал регулярной армией из пятидесяти тысяч отборных солдат. Испанский флот мирного времени насчитывал сто сорок галер. Он имел полное превосходство над другими государствами и на суше, и на море. Его империя обладала монополией на торговлю и в Америке, и в Индийском океане. Испания получала и распространяла по своему усмотрению все золото Запада и все пряности Востока.

Ни пылкая храбрость французов, ни сомкнутый строй швейцарской фаланги, ни искусство английских лучников не могли остановить натиск испанской пехоты. В XVI веке испанцы были для всех народов, даже для неукротимых англичан, тем же, что римляне для греков в эпоху величия Рима. Испанцы не обладали таким гибким умом и такой тонкостью восприятия, как англичане или французы. Зато они превосходили их в твердости характера, в доблести и в чувстве чести. Ни в одном государстве, даже в елизаветинской Англии, не было в XVI веке стольких выдающихся личностей, как в Испании. И почти все знаменитые испанские поэты и писатели выделялись также или как воины, или как политические деятели.

Филипп был убежден, что на его долю выпала особая миссия, о которой знают только он сам да Всевышний. Он считал себя человеком всего лишь одной идеи, которая, впрочем, включала в себя все остальные. Свой долг он видел в истреблении любой ереси ради повсеместного торжества католической веры. Филипп хотел добиться такого миропорядка, при котором все другие монархи стали бы вассалами Испании и в экономической, и в духовной сфере. Во имя этой цели он и вел так долго изнурительную борьбу, но был побежден. Теперь, умирая, он мог признать это. Пути Всевышнего неисповедимы, и Филипп даже не задумывался над тем, почему Он не возжелал окончательного торжества католического дела. Впрочем, сейчас это уже неважно. Он готов предстать перед Ним и дать ответ за свои деяния. Разве он не готовился всю жизнь к этому часу? Никто не хочет умирать. Даже те, кто стремится попасть в чертоги вечного блаженства, страшатся таинства перехода от жизни к смерти. Он же всегда считал смерть благом, ибо лишь пройдя через ее горнило, можно обрести вечную жизнь.

Думал Филипп и о том, что перед смертью приходит истинное понимание сути вещей, но уже нет времени, чтобы воспользоваться этим знанием. Конечно, кое-чего он добился. Испания и Италия надежно ограждены от еретического яда. Но в Голландии ему так и не удалось искоренить еретический дух. Во Франции правит хитрый и циничный король Генрих IV, а в Англии уже много лет находится у власти мерзкая «Иезавель». Вспомнив о своих врагах, он чуть не задохнулся от ненависти.

Генрих IV воплощает все самое для него ненавистное. Он был вождем протестантов, но сменив веру, как змея меняет кожу, стал королем католической Франции. Он ни во что не верит, этот человек. Религия для него лишь ширма, скрывающая его подлинную сущность. Он издал эдикт, провозгласивший равенство всех вероисповеданий перед законом. Разве одно это не является страшной ересью? Генрих заботится о благе своих подданных, вместо того чтобы печься о спасении их душ.

Но самое странное это то, что Господь щедро наделил этого нечестивца всевозможными дарами. Этот король необычайно трудолюбив, отважен, обладает живым и ясным умом, разбирается и в науке, и в экономике, его лучшие друзья — художники и поэты. Железной рукой усмирил он бунтующую знать, с изумительной проницательностью подобрал себе талантливых министров и сумел внушить народу уверенность в завтрашнем дне. Страной он управляет не кабинетными указами, а ездит по своим владениям, беседует с подданными, интересуется их проблемами. И Франция расцвела при нем, как цветочная клумба после освежающего дождя. Этот король одним лишь своим существованием ставит под сомнение все, что Филиппу дорого.

А королева Елизавета, эта британская «Иезавель», ничуть не лучше. Филипп знал ее еще подростком, и у нее уже тогда был невыносимый нрав. Он смежил глаза, и воспоминания замелькали перед ним смутной чередой. Он уже понял, что иллюзорно все, даже духовное величие истинной веры, потому что человек смертен и не властен над временем.

Была осень, и крупные капли дождя медленно стекали по тонкому венецианскому стеклу больших окон его спальни. Ветер играл в саду Эскориала верхушками высоких деревьев, и они дрожали, издавая звуки, похожие на звучание арфы.

Он вдруг явственно увидел своего отца императора Карла. Ему было тогда шесть лет. Вернувшись из очередного похода, император, не снимая доспехов, вошел в детскую комнату и спросил: «Ну, как ты, сын? С завтрашнего дня ты начнешь учиться. Наследник великой империи должен знать множество вещей». От волнения он не нашел слов и лишь поцеловал отцовскую руку. С тех пор он много и прилежно учился. Овладел латинским языком настолько хорошо, что свободно читал в оригинале Вергилия. Быстро выучил французский и итальянский, но особых успехов добился в точных науках.

По своему положению Филипп был обречен на одиночество. Друзей у него не было. Мать умерла рано. Отца он видел редко. Инфант быстро научился скрывать свои истинные чувства и держаться с холодным величием и высокомерной сдержанностью. Он вырос не похожим на отца. Был равнодушен к военному делу, умерен в еде, питал отвращение к рыцарским забавам, не любил роскоши.

Но он разделял стремление Карла V к могуществу и считал своим долгом слепо повиноваться отцовской воле. Когда Филипп пожелал вступить в брак с понравившейся ему португальской принцессой, отец запретил ему это. Император, нуждавшийся в деньгах и солдатах, решил женить его на королеве Англии Марии Тюдор, которая была старше Филиппа двенадцатью годами. К тому же костлявая, с глазами навыкате, она совсем не обладала женской привлекательностью.

Филипп не колебался ни минуты. «У меня нет никаких желаний, кроме ваших, — написал он отцу, — поэтому я совершенно полагаюсь на вас и сделаю все, что вам будет угодно». Как и следовало ожидать, этот брак не был счастливым. Мария, до безумия влюбившаяся в Филиппа, была ему по-собачьи предана. Он же открыто третировал свою супругу и никогда не пытался вознаградить ее преданность хотя бы видимостью сердечной привязанности.

Процарствовав пять лет, Мария умерла от вирусной лихорадки. На престол взошла ее сестра, двадцатипятилетняя Елизавета. Пытаясь удержаться в Англии, Филипп предложил ей руку и сердце, но получил решительный отказ. «Я буду королевой-девственницей, — сказала она Филиппу, — таков обет, данный мной Господу».