Читать книгу "Честь Афродиты - Владислав Вишневский"

Дядю Гришу увезли аж в Вешняки… В тринадцатую городскую… Такую даль. Но зато ближе к моему дому… Это хорошо. Естественно, я нашёл. Сразу же. Хотя чувствовал себя неважно, слегка голова кружилась, но это мелочи, по сравнении с теми, кого в морг увезли, Евгения Васильевича, например. Такой ужас накатывает, как представлю его… лицо, — ужас смерти! — и запах! — мне уже плохо, кровь везде, липкая, скользкая… дядю Гришу, толстого мужика — беднягу! — его соседа… ужасный день, ужасный… «нырнул» в метро, потом и на маршрутке. Доехал, дошёл, нашёл. Через «справочную» установил и корпус, и номер палаты… Ну вот, удачный день, тьфу, тьфу, если можно так сказать, мне повезло, в больницах врачи смотрят телевизионные новостные программы, особенно рубрику происшествий, видимо. Меня узнали, возможно и по «заплате» на голове, пропустили к моему напарнику в палату, но на десять минут, сказали, не больше. «Конечно!» — ответил я, зная, где десять, там и двадцать, где двадцать, там и… пока не выгонят. Обул синие мешки на туфли, на плечи халат и пошёл…

А больница какая — ё-моё! — раз в сто больше нашей казармы, а этажей там… я не считал, торопился. Мне на четвёртый… А коридоры какие… как беговые дорожки на стадионе, только на роликах по ним… Но запах там, как бы это поточнее сказать, неприятно-настораживающий, не здоровый. А вот палата дяди Гришина мне понравилась. Большая, светлая, чистая. Вся в приборах. Какие-то жужжат, другие подмигивают. Цифирки разные высвечивают… Серьёзно всё, загранично по-взрослому. На кнопочках, на лампочках. Правда и здесь пахло чем-то противно сугубо медицинским, даже острее чем в коридорах, вроде новокаином, я в этом не разбираюсь, а может и другим чем, йодом, спиртом — больницей.

Дядя Гриша встретил меня улыбкой. Правое ухо у него было смешно забинтовано. Словно снежный нарост сбоку прилип. И пальцы правой руки в бинтах… Но улыбается. Даже весел был, поднялся навстречу. Выглядел почти так же. В больничную одежду его ещё не переодели. Она стопкой лежала на краешке кровати. Мы обнялись, будто сто лет не виделись… Кроме него в палате лежали ещё два человека. Но он лучше всех выглядел. На нём меньше бинтов было, лицо не желтизной отсвечивало, а улыбкой. Говорил он тихо. Это от потери крови, наверное, подумал я и ошибся, в палате запрещено, оказывается, громко разговаривать, мы вышли в коридор…

— Волька-Волька, как хорошо, что ты живой, а вот Виктора… — мгновенно поник дядя Гриша. — Погиб мой друг, погиб. Лучший! Простить не могу. — В глазах блестели слёзы, я его таким ещё не видел, он словно на сто лет постарел, мне стало жаль его, я его обнял, он глухо говорил мне куда-то в плечо. — Не представляю, что говорить Наташе и его дочерти. Он же… Они же… Как они теперь? Это я виноват, я, что пошёл на встречу…

— Дядь Гриша, дядь Гриша, не переживай, не поможет. — Я его легонько встряхнул, чтобы пришёл в себя, не переживал так сильно. — Это же не наш хвост был. Не наш! Я видел. Мотоциклиста я хорошо в метро запомнил, он моложе был, не такой. Я же их обоих видел. Я и фоторобот этого помог… Ты не при чём. Он случайно, наверное… Стрелял другой…

Дядя Гриша переступил с ноги на ногу, горько вздохнул, украдкой смахнул слёзы, шмыгнул носом, твёрдо заявил:

— Убить должны были меня. Понимаешь? Меня! Я вас всех подставил. Старый дурак. Не прощу себе. Никогда не прощу. И тебя подставил. Всех вас… И Виктор… какой мужик был хороший, товарищ, следователь какой… Из-за меня погиб, из-за меня. — Григорий Михайлович говорил тяжело, твёрдо, зло, на нервах, с душевным надрывом. — Потому что я обозначился. Я же сказал Сергею Бадаевичу кто я, вот он… и заказал. Но подстраховался, сволочь, я не подумал, да и Виктор не новичок был, тоже наверное… оторвался был… Понимаешь, Волька, когда я увидел лицо Виктора, ещё там, за столом, когда он, теперь я понимаю, почему он меня толкнул, от пули он меня уводил, он первым увидел убийцу, и толкнул меня, я стал оборачиваться назад и не успел, раздались выстрелы. Я не почувствовал боли, только чуть обожгло, я ещё на Виктора смотрел, не понимал, и всё видел… его лицо… в которое пули попали… Витя, Витя… Они мне предназначались… И тебя задело.

— Да меня это ерунда, дядь Гриша, плюнуть и забыть, а вот тебе нужно срочно отсюда съезжать. Сроч-но! — уверенно заявил я.

— И ты так думаешь? — с тревогой глянул на меня Григорий Михайлович…

— Уверен! — это я повторил твёрдо, но механически.

Много разных кинофильмов зарубежных потому что видел, как бандиты приходили добивать своих беспомощных раненых подельников или конкурентов, или даже полицейских. Обычно ночью. В образе санитаров. Здорово у них получалось. Стоп! Тут я вдруг вспомнил! Совсем же недавно, именно со мной подобное во-Владивостоке происходило, в санатории. И месяца не прошло. Я там роль приманки для киллера выполнял, дядь Гриша с Марго придумали. Меня же там чуть… Нет-нет, это не я в койке лежал. Манекен из халатов и одеял. Я за дверью стоял. Ждал. С дядей Гришей. И у нас всё получилось. Меня так перетрясло, там, за дверью с непривычки. Ужас! Дядя Гриша его скрутил, и я потом навалился… Чисто у нас получилось, на месте взяли, с вещдоком… Не пикнул, гад.

— И я так думаю. Меня в живых не оставят. Нам нужно…

Что именно нам нужно, и как мы ловко и профессионально исчезнем из больницы придумать мы не успели, вернее разработать не успели, вдали послышались торопливые гулкие шаги, по стуку каблуков явно женские. Похоже не вражеские, в смысле бандитские, потому что шаги не прятались, а наоборот, значит, врачихинские или докторские, или как тут правильнее сказать. Дядя Гриша тоже насторожился, здоровое ухо на звук шагов нацелил, а я понял, мне нужно быстро линять, в смысле прятаться, иначе меня сейчас точно отсюда выгонят. А мне нельзя. Мы ещё план не разработали, не осуществили. Заметался в поисках ниши или шкафа, они по стенам были, я — шёл, видел, но они все были почему-то закрыты и даже опечатаны, потому я и не успел спрятаться, как из бокового коридора вышла… Сначала я подумал, что доктор, потому что в халате была, но в руках у неё была банальная сумка, и… Коридор был длинным… в конце яркое пятно окна… она шла в размытом контровом свете, и я не сразу узнал свою мать, а дядя Гриша узнал… Он вроде даже потянулся к ней, спрятав руку за спину, шею вытянул, расцвёл праздничной улыбкой… Тут и я узнал: это мама, она, собственной персоной. Хмм… Откуда узнала? Это раз. Во-вторых, сейчас точно ругать меня… нас… будет… точно.

— Ну что, доигрались, господа частные сыщики, досталось? — С какой-то обезоруживающей — на мой взгляд — женской — улыбкой подходя, спросила она. Я усмехнулся, так и знал… И завис… Меня такому в армии научили. Когда надо — отключаешься, слушаешь не слова, а мелодику фразы. Запросто можно услышать не треск выговора, а «косил Ясь конюшину», например, Песняров, или «Вечернюю сонату» Моцарта», да всё что угодно… Главное, приятное. Сейчас в мелодике приятность и прослушивалась. Радость и где-то даже гордость, на фоне маленькой запятой в виде некоего укора, что и выразилось в тех самых словах. Но мы с дядей Гришей слышали мелодику, слова пропустили мимо. — Я телевизор на работе поздно включила, не всё поняла, вас увидела и… Ужас! Так испугалась! Я и… узнала… Ну, как вы? Слава богу, живы! — Погладив меня по голове, она перевела свой взгляд на Пастухова, и… «Электрическая цепь замкнулась!», так, от радости светясь, говорил нам на уроке физик, глядя на вспыхнувшую лампочку в цепи… Я понял, мне нужно уходить, пусть уж… Стоп-стоп! Какой уходить, нам же нужно…