Читать книгу "Ворошиловград - Сергей Жадан"

Предлагаемый вашему вниманию спиричуэл — одно из последних произведений, написанных Глорией Абрамс. Созданный непосредственно перед исчезновением певицы, он справедливо считается одним из самых лиричных и социально-заостренных образцов джазового хорового пения, а мелодия, положенная в его основу, неоднократно исполнялась всемирно известными джазменами, такими как Чесни Генри Бейкер или Чарльз «Бёрд» Паркер.

* * *

Кто стоит на причалах и рейдах, провожая солнце?

Это мы, Господи, рыбаки и рабочие, после изнурительной

работы, выходим со старых верфей,

останавливаемся на побережье и поем вслед речной воде,

что навсегда от нас утекает.

О чем могут петь мужчины такими тихими вечерами?

Мы вспоминаем, Господи, наши города и плачем по ним.

Мы вешаем на деревья наши гитары и трубы и заходим в реку.

Стоя в теплых волнах, мы поем вслед зеленой воде,

протекающей мимо нас.

Стоя среди теплых волн, мы поем вслед жизни,

утекающей сквозь пальцы.

И когда прохожие попросят вас спеть для них, что вы ответите?

Мы ответим: голоса наши горьки, как арестантский чай.

Джаз выдавливает наши сердца, как марокканские апельсины.

Всё наше пение — лишь память о тех

горячих кварталах, которые мы оставили, лишь плач по воде,

что утекает.

И если б мы забыли свои дома — было бы нам, о чем петь?

Мы говорим памяти: оставайся с нами, не покидай нас.

Все наши песни о банках и магазинах, разрушенных временем,

о лавках и складах, полных мануфактуры.

О наших женах, ради которых мы готовы были умереть,

и детях, которые придут когда-нибудь в наши цеха и станут

трудиться вместо нас.

Мы все связаны этими реками, что протекли сквозь наше

прошлое.

И наши жены стоят с нами на этих берегах.

Пророк Захария выходит в обеденный перерыв из цеха,

вытирает рабочий пот, звенит гвоздями

и ножницами в карманах своего комбинезона,

смывает с черных ладоней машинное масло и угольную пыль.

Пока нет работы и можно смотреть в небеса,

пока можно отдохнуть от тяжелого, нужного всем труда.

Останься в нашей памяти, город, из которого нас вывезли

в старых вагонах.

Все, кто забывает тебя, навеки теряет покой:

всякий из них исчезает с разорванным сердцем.

Нам так легко делиться прошлым.

Жизнь — это машина, сделанная для нас,

и мы знаем, что не стоит бояться этой машины.

Золотые цеха открывают для нас свои ворота.

Высокое небо плывет над нашими школами и лабазами.

И всё, что ждет нас, — запустение и забытье,

все, что ждет нас, — любовь и спасение.

8

Темные пиджаки, белые рубашки, битые надежные ботинки. И машины у них такие же — битые и надежные. Мерседесы и фольксвагены. Похоронная команда в полном сборе. Я обогнул ангар, вышел на полосу и сразу наткнулся на них взглядом. Стояли возле своих машин, будто таксисты на вокзале. Курили и переговаривались о чем-то несущественном.

— Эй, гаджо! — сразу заметил меня Паша, Кочин родственник. И все прочие тоже задвигались: — Привет, гаджо, ты что-то опаздываешь.

Я подошел и по очереди со всеми поздоровался. Сначала с Пашей, который держал в каждой руке по телефону, потом с толстым Борманом, у которого за лето отросли красные волосы, и он время от времени касался их руками, словно не веря, что они у него действительно отросли. Потом с Аркадием, Прохором, другими нашими из церкви — верными прихожанами с добрыми намерениями, которые стояли в черных пиджаках посреди взлетной полосы, как гости на свадьбе, что вышли покурить между танцами. Поздоровался и с Эрнстом, он выглядел решительно и напоминал жениха на собственной свадьбе — казалось, вся эта затея ему не нравится, хотя он сам по большому счету ее и замутил. Последним поздоровался с Шурой, возле него и остался стоять. Шура молчал, заметно было, что чувствовал себя уверенно с такой кодлой за плечами. На нем была черная ветровка, легкая и удобная, как раз для махача. Придержал мою руку.

— Тебе письмо пришло, — сказал, доставая из кармана сложенный вдвое конверт. — Я вчера забыл отдать.

Письмо было от Кати. Адрес был написан круглыми детскими буквами. Я засунул конверт в карман джинсов.

— Потом почитаю, — пояснил Травмированному.

Он понимающе кивнул.

Солнце ровно горело над нами, и ветер обдувал черные от загара мужские лица. Все были сосредоточенны и спокойны. Паша рассказывал историю про покупку подержанного фиата, дочери на свадьбу, говорил, что продавец молдаванин откуда-то из Бессарабии пригнал машину на продажу аж сюда, но забыл дома документы, однако не сказал об этом, пока не продал фиат, а теперь не знает, что делать — нужно возвращаться домой за документами, но возвращаться не на чем, а свадьба уже совсем скоро, и фиат почти не битый, цвета крови. Все его утешали, советовали не переживать, говорили, что документы — это чепуха, что купят ему все нужные документы, чтобы он не забивал голову ерундой, а фиат, говорили, — это хороший подарок, нужный и скромный, они его в этом полностью поддерживают и тоже подарят молодым что-нибудь полезное и не слишком битое. И со стороны могло показаться, что они прямо сейчас собрались праздновать, вот только перекурят и вернутся к свадебному столу, где их ждут жены, сестры и горячие до безумия любовницы. И только два мобильных телефона, которые держал в руках Паша, напоминали, что до свадьбы еще нужно дожить.

Кукурузники задерживались, и я где-то мысленно уже начал надеяться, что они вообще не приедут, что всё решится без финок и велосипедных цепей, что мы сейчас выкурим еще по одной и повалим скопом в бывшую столовую, где Эрнст выкатит на стол стратегические алкогольные запасы по случаю успешного завершения всех реприватизационных процессов в регионе, в знак нашей дружбы и солидарности, в честь окончания этого жаркого лета и начала теплой осени. Вино будет запекаться на наших губах, словно кровь, и мы будем вспоминать всех наших женщин, будем спрашивать про родителей и рассказывать про общих знакомых. Короткий осенний день сменится долгим вязким вечером, холодный полумрак протянется по взлетной полосе, и все будут пьяными, живыми и здоровыми.

Они выехали из-за угла и медленно покатились в нашу сторону. Ворота Эрнст оставил открытыми, чтобы все собрались на полосе, за оградой, где нас никто не мог увидеть. Они, наверное, сочли это добрым знаком, будто враг, то есть мы, открыл им городские врата и дал три дня на разграбление ангаров и гаражей, на захват взлетной полосы и установление авторитарного режима. Выехав за ангары, они увидели нас.

Впереди катился желтого цвета мтз с двумя ковшами — один торчал спереди, словно бивни, другой болтался позади, как хвост. В кабине сидели двое — один в тельнике, другой в робе. За мтз перся джип с Николаичем, позади него ехал грузовик. В кузове грузовика стояли несколько военных, по виду — какие-то штрафбатовцы с лопатами. Гимнастерки висели на них, как мамины платья на старшеклассницах. Недоверчиво осматривали сверху цыганскую кодлу на мерседесах и фольксвагенах.