Читать книгу "Ахульго - Шапи Казиев"

– Так вы говорите – цель жизни?

– Я самолично его отговаривал, – убеждал Попов.

– А он на своем стоит. Не возьмете, говорит, в поход – сам уйду! Вот я и подумал, зачем же такому сорвиголове напрасно пропадать? Чем черт не шутит?

– Дас, – произнес Траскин.

– На свете чего не бывает…

– А не доберется до Шамиля, так хоть дороги выведает, – сказал Милютин.

– Я его и глазомерной съемке обучил, и насчет составления карт с ним занимался.

– И языками он почти овладел, – вставил Попов.

– На базарах практиковался и с переводчиком тоже.

– Так вы полагаете, он и в самом деле пойдет в горы?

– Если на цепь не посадим, пойдет, – заверил Попов.

Траскин задумался, а затем велел Милютину.

– Оставьте-ка нас на минутку с полковником.

Милютин козырнул и вышел.

– Я одного не возьму в толк, господин полковник, – обратился Траскин к Попову.

– Ежели этот ваш сумасброд Синицын так горячо желает стреляться с Шамилем, что само по себе событие чрезвычайное, то на что ему десять тысяч?

– Его превосходительство решили, – отвечал Попов, – что зло, которое причиняет нам Шамиль, оправдывает всякую меру, которая с успехом может быть употреблена для его истребления.

– Это верно, – согласился Траскин.

– Однако же фанатики на деньги не смотрят. Уже если что засядет им в башку, пушкой не вышибешь. Видал я таких, когда декабристов после бунта допрашивали.

– Траскин перевел дух и продолжал: – Ведь если рассудить, мы помогаем господину Синицыну исполнить его заветное чаяние. К тому же если предприятие сие увенчается успехом, то слава его затмит всех наших героев.

– Он, наверное, готов и бесплатно… – неуверенно предположил Попов.

– Зачем же бесплатно? – возразил Траскин.

– Всякое дело имеет цену.

– Долгов у него всего на триста рублей, – сообщил Попов.

– Да и те можно отнести на полковые издержки.

– Вы меня не понимаете, господин полковник.

– Траскин поднялся и навис над Поповым, сверля его глазами.

– Десять тысяч – так десять тысяч. За ценой не постоим. Только не вперед, а после.

– А если не справится? – спросил Попов.

– Значит, на то воля Божья, – вздохнул Траскин.

– Тогда к награде представим. Посмертно.

– А деньги?..

– начал понимать Попов.

– Я слышал, у вас семья? – участливо спросил Траскин.

– А жалование, знаю, небогатое.

– По совести говоря, едва хватает, – признался Попов.

– Ну так вот, триста Синицыну, авансом, – прикидывал Траскин, загибая пальцы.

– И плясуну канатному…

– Двести, – вставил Попов.

– Чтобы не выдал.

– Пожалуй, – согласился Траскин.

– Ассигнациями.

– Золотом, – настаивал Попов – В крайнем случае – серебром. Ассигнации горцы не принимают.

– Тогда хватит с него и ста, под расписочку.

– А остальное? – осторожно спросил Попов.

– Пополам, вам и мне, – улыбнулся Траскин.

– И пусть себе этот ваш истинно помешанный Синицын хоть на канате пляшет, хоть к горцам перебегает, хоть с мюридами стреляется, но чтобы духу его здесь не было!

– Но как же сведения? – опомнился Попов.

– Сведения? – расхохотался Траскин.

– Вы что же, полковник, всерьез полагаете, что он живым оттуда вернется?

– Бог его знает, – ответил Попов.

– Дуракам, говорят, везет.

– А ежели вернется, так в лазарет его, в дом умалишенных, на вечное излечение!

Глава 39

В семье Шамиля был торжественный день. Маленькому Саиду в первый раз брили голову.

Джавгарат держала младенца на руках, а Шамиль остро отточенным ножом снимал с его головки невесомые волоски. Саид беспокойно вертел головкой, и Шамилю приходилось ее удерживать. Только когда сын встретился глазами с отцом, он затих и улыбнулся.

– Только не порежь, – беспокоилась Джавгарат.

– Он еще такой маленький.

Шамиль кивнул, он потому и не доверил это важное дело кому-то еще, что опасался поранить своего младшего сына.

– Не успеешь оглянуться, как большой вырастет, – улыбалась Патимат, вытирая полотенцем головки своих сыновей, которых только что тоже побрили.

– Все уже? – торопил мать Джамалуддин.

– Нет, не все, – ответила Патимат.

– У вашего брата сегодня праздник. Поэтому у вас будут новые папахи.

– Новые! – обрадовался Джамалуддин.

– Ну да, старые-то давно обтрепались.

Патимат достала с полки две новые овчинные папахи и надела их на своих сыновей.

– Настоящие мужчины! – похвалила их Джавгарат.

Мальчики примеряли папахи и, отталкивая друг друга, смотрелись в висевшее на стене небольшое зеркало.

– Обещайте, что больше не будете драться, – сказал Шамиль.

– А чего он? – отталкивал брата Джамалуддин.

– А он меня играть не пускает, – жаловался Гази-Магомед.

– Ты со своими играй, – отвечал Джамалуддин.

– Нечего к старшим лезть.

– Слушай старшего брата, – наставлял сына Шамиль.

– А он будет тебя защищать.

– Гази-Магомеда? – усмехнулся Джамалуддин.

– Мы когда с друзьями боремся, он сам мне помогать лезет.

– И правильно делает, вы же братья, – сказала Джавгарат.

– Когда Саид вырастет, тоже будет вашим помощником.

– Да когда он еще вырастет! – махнул рукой Джамалуддин.

– Я и так всех уложу!

– И я уложу, – вторил брату Гази-Магомед.

– Ладно, – взял его за руку Джамалуддин.

– Пойдем посмотрим, как новых коней объезжают.

Но прежде, чем братья ушли, Патимат достала с полки большую деревянную тарелку, на которой лежала нарезанная кусочками халва с орехами.

– Раздайте это друзьям, – сказала она.

– Друзьям? – удивился Джамалуддин, набивая халвой рот и угощая Гази-Магомеда.

– А если останется, то всем, кого встретите, – велел Шамиль.