Читать книгу "Берег варваров - Норман Мейлер"

Приснилось мне это или привиделось наяву, я не знаю. Галлюцинация, фантазия или сон — скорее всего, да. Однако я не посмею утверждать, что все это не происходило со мной на самом деле. Я увидел себя вновь в казарме… Нет, не в казарме, скорее в каком-то бараке. Этот барак был одним из сотни ему подобных, окруженных заборами из колючей проволоки. Пол в этом строении был земляным, весь в норах и рытвинах. Дощатые стены тут и там пронзали сквозные щели. Мы, двести обитателей этого барака, спали вповалку на досках, уложенных на грубо сколоченные козлы. Каждый день, а дело было зимой, нас поднимали в пять утра, и мы шли колонной, наверное, целую милю к огромному сараю, где каждый получал кусок хлеба и кружку горячей воды, если повара были в хорошем настроении, и миску безвкусной несоленой каши. Мы жадно сжирали эти помои и вновь выстраивались в длинную колонну. Рассвет мы встречали в пути: нас вели по дороге, огражденной забором из колючей проволоки и со сторожевыми вышками вдоль обочин. Путь был чудовищно тяжелым, и в конце концов мы попадали на огромный завод, почти новый, но почему-то с выбитыми стеклами и даже не то с разобранной, не то с так и не достроенной крышей над одним из цехов. Станки и другие механизмы на этом производстве почему-то постоянно ломались и портились. Там мы и работали — за рычагами прессов и штамповочных машин, а рядом — совсем близко, в пределах видимости, но при этом не разговаривая с нами — трудились другие рабочие. Отличались они от нас тем, что у них была особая карточка-пропуск и жили они не в лагерных бараках, а в общежитии, находившемся прямо на территории завода. Кроме того, у них было право свободного выхода в близлежащий городок после работы. Нам же все время обещали, что самых достойных из нас переведут туда, в те, почти свободные бригады, если только… Если только мы будем работать лучше и выдавать продукции больше, чем наши товарищи.

У меня там был друг — старый, истощенный и не ждущий от жизни ничего хорошего человек. Частенько он представлялся как рабочий с шестидесятилетним стажем. «Фактически меня отдали в рабство еще восьмилетним мальчишкой. Зарабатывал я тогда, как сейчас помню, два шиллинга в неделю. Моя сестра умерла от чахотки прямо на рабочем месте, в пошивочном ателье. Крючки выпали из ее охладевших рук, и кружево для бального платья какой-то богатой дамы доделывала уже другая девочка. Я всю жизнь был бойцом резервной армии труда, и большую часть этого времени я оставался безработным. Шестьдесят лет я состою в этой армии и остаюсь в ней на действительной службе по сей день. Если честно, то быть в резерве не так уж плохо. По крайней мере, тебя не поднимают ни свет ни заря и не гонят на работу под конвоем. Я уж не говорю о некоторых других радостях, которые даны безработному или же поденщику. Я, например, свою первую девчонку завалил на гору стружек и опилок за пилорамой, когда мне было всего двенадцать лет».

Одурманенный утренним солнцем, я с трудом проснулся. Мне в глаза бил свет, комната уже успела по-полуденному раскалиться, а мое лицо покрывал слой налетевшей через открытое окно сажи. Я лежал в полном оцепенении, наверное, до самого полудня. Лишь когда жара стала совсем невыносимой, я начал подумывать о том, чтобы все-таки выбраться из постели.

В жарком влажном воздухе кружилась одинокая муха. Время от времени она проносилась на бреющем полете над моей грудью, делала пикирующий заход мне на ноги, а затем снова отправлялась в свободный поиск на просторах предоставленной в ее единоличное пользование чердачной комнаты. Наконец она смогла разжиться в какой-то щели розовым гниловатым комочком чего-то съедобного. С этой добычей она спикировала на пол прямо перед моей кроватью. Я повернулся на бок и стал смотреть за тем, как муха обстоятельно и методично, как это и полагается насекомым данного вида, пережевывает добычу, придерживая передними лапками то, что не влезло в рот сразу. Минуты шли одна за другой. Насекомое набивало себе брюхо под мое присвистывающее дыхание, через окно в комнату доносился приглушенный городской гул.

Я, наверное, снова уснул, потому что, открыв в какой-то момент глаза, обнаружил, что муха исчезла, а под мою дверь кто-то пытается просунуть листок бумаги. Сначала над порогом появился белый уголок, затем он подергался в разные стороны, и вскоре по эту сторону двери оказалась уже как минимум половина листа. У меня было более чем достаточно времени для того, чтобы встать с кровати и выглянуть на лестничную площадку, но это потребовало бы от меня слишком больших усилий. Я просто лежал и тупо глазел на то, как, пошевеливаясь влево-вправо, лист белой бумаги постепенно заползает ко мне в комнату. В какой-то момент он замер, и я услышал, как мой невидимый корреспондент, стараясь не производить лишнего шума, тихонько спускается вниз по лестнице.

Я потряс головой и стал собираться с духом, чтобы наконец встать, подойти к двери и ознакомиться с таинственным посланием. Сделать это быстро мне не удалось. И каково же было мое изумление, когда бумажка вновь зашевелилась и, сгребая с порога пыль и грязь, стала уползать обратно под дверь. С того времени как записка появилась, прошло буквально несколько секунд. Зачем тому, кто ее подсунул, было вынимать бумагу обратно, я, убей бог, придумать не мог. Пока я размышлял над этой загадкой, постепенно понимая, что все утро изрядно торможу, не вписываясь в реальный ход времени и событий, записка, к моему величайшему изумлению, вновь появилась из-под двери. Естественно, через несколько секунд я вновь имел удовольствие прослушать звук удалявшихся по лестнице шагов.

С учетом столь странного и таинственного появления, я, по правде говоря, ожидал от содержания послания чего-то значительного.

Записка была от Гиневры. Мелким, аккуратным почерком — столь несоответствующим, по моему мнению, ее характеру — она вывела бледно-синими чернилами несколько фраз:

Дорогой Майкл,

может быть, Вы забыли, что нам с Вами есть о чем поговорить. Загляните ко мне. Умираю от желания увидеть Вас.

Подписано сие послание было, как и следовало ожидать, в том же вульгарно-куртуазном духе, свойственном Гиневре во всем. «Беверли Г. Маклеод», — значилось в нижнем углу листа.

Я пожал плечами и положил листок на письменный стол, приняв решение проигнорировать приглашение Гиневры. Вялый и плохо соображающий от жары, я принял душ, оделся и перед выходом из комнаты, повинуясь какому-то внезапному импульсу, положил в карман записку. За завтраком я перечитал ее и еще больше утвердился во мнении, что нужно идти домой работать, не отвлекаясь на посторонние разговоры. Поднимаясь по известняковым ступеням крыльца, я играл в кармане мелочью, полученной на сдачу в буфете. Неожиданно у меня в пальцах оказался бумажный комочек, живо напомнивший мне о том, как забавно и неуверенно появилась у меня под дверью эта записка.

В тот же момент, посмотрев вверх, я увидел, что из окна лестничной площадки второго этажа на меня смотрит Ленни. Естественно, она в ту же секунду подалась назад и скрылась из поля моего зрения. Она явно не горела желанием, чтобы я узнал, что она за мной наблюдает. Комбинация из скомканной записки и непрошенного соглядатая заставила меня изменить принятое решение. Я повернулся и позвонил в дверь Гиневры.