Читать книгу "Илья Муромец и Сила небесная - Юрий Лигун"

– Считай, что повезло, – задумчиво проговорил Капин папа. – И вообще, в этом мире ничего случайного не бывает.

– Это точно! – подтвердил завклубом Валерий Иванович. – Я когда-то в консерватории учился. Говорили, что голос у меня хороший. Советовали беречь. А особенно бояться сквозняков и мороженого. Мой профессор обещал, что я весь мир объеду…

– И что? – спросил пенсионер Кошкис, потому что Хильчук замолчал.

– Да, ничего. Шёл как-то с занятий по набережной, в Киеве это было, вдруг слышу крики. Смотрю, люди на берегу стоят и на Днепр пальцами показывают. А там полынья, и в ней мальчишка барахтается. Он с друзьями решил по первому льду на коньках покататься… Слава Богу, что один провалился, всех бы я не вытащил. Ведь из меня пловец никакой. Ну, а потом больница, двухстороннее воспаление лёгких, ангина, короче, весь букет. Я ж никогда не закалялся, потому что холода боюсь… Вот так и закончилась моя певческая карьера. Зато тот мальчишка, Игорь Дятлов, иконописцем стал. Не очень известным, но, как по мне, хорошим. В нашей церкви висят четыре его иконы…

– Не жалеете, что певцом не стали? – спросил Капин папа.

– Раньше чуток было, а теперь я даже рад. Живу без суеты, душа спокойна… А что ещё человеку надо?

– Ничего! – вдруг подала голос бабушка Бабарыкина.

Все удивлённо на неё посмотрели, потому что с самого приезда она не проронила ни слова, только иногда шепталась о чём-то с пенсионером Кошкисом.

– Ничего! – твёрдо повторила старушка. – Ничего… Я ведь в войну всех потеряла: и родителей, и старшего брата, и сестру. А было мне тогда всего ничего – пять лет отроду. До семнадцати по детдомам жила: сначала в Узбекистане, в эвакуации, потом в Костроме и в Иваново. А в семнадцать на хлопчатобумажный комбинат устроилась чернорабочей. Когда училище закончила, за станок встала. Там, в Иваново, я с Иваном и познакомилась. Он старшим лейтенантом был. Красивый такой, подтянутый. Целый год за мной ухаживал, цветы дарил и конфеты «Мишка на Севере» – мои любимые. А через год свадьбу сыграли. А ещё через полтора его в Казахстан командировали, в Кзыл-Ординскую область, как сейчас помню. Там какая-то секретная стройка затевалась… Теперь-то все знают, что строили космодром Байконур… Но не долго он там побыл… Вскоре вернулся… В гробу его привезли, даже крышку не дали открыть… Сказали только, что Иван героически погиб при выполнении воинского долга… А я в ту пору ребёночка носила. Думали мы с Иваном, если девочка, Сашей назовём, а если мальчик, тоже Сашей. В честь наших отцов, которых Александрами звали… Такое вот совпадение. Он Иван Александрович, а я Зинаида Александровна… Только не суждено было Саше родиться. Как услыхала я страшную весть, так и упала, что подкошенная. А когда очнулась, мне и говорят: не будет у тебя больше ребёночка…

Голос бабушки прервался. Она не плакала, хотя по её щекам текли слёзы. Плакал кто-то другой. Это был Семякин. Он разрыдался так, что все просто опешили.

– Вовка, что с тобой? – испугалась Катя.

– Отстань! – крикнул Семякин и вдруг бросился к бабушке Бабарыкиной и, крепко обняв её, воскликнул сквозь слёзы: – Зинаида Александровна, я больше не буду! Никогда!.. И другим скажу… Мы вам помогать будем… Мы…

– Не надо, сынок. Всё у меня есть. Ты лучше загляни когда с друзьями: я вас пирожками угощу и вареньем… И пододеяльники у площадки больше сушить не буду: играйте в свой футбол на здоровье, дело молодое.

После этой сцены наступила долгая пауза. Кто-то кашлял, кто-то сморкался, кто-то вытирал лицо платком. И никто не знал, что говорить дальше. Спас положение Валерий Иванович. Он тоже не стал ничего говорить, а просто запел высоким красивым голосом украинскую песню про дивную лунную ночь, когда любовь царит над миром и всё видно так, что хоть собирай иголки…

* * *

Вернувшись и незаметно положив лопату на место, сантехник выудил из гурьбы местных и приезжих Капиного папу, которого сильно зауважал после поездки на мыс Тарханкут, где Андрей Семёнович очень толково объяснил, почему морю не нужны трубы.

– Слышь, Семёныч, вот скажи, если вода сама из земли идёт и людей даром поит, это тоже Бог?

– Конечно! А зачем ты спрашиваешь?

– Надо… Получается, если встречаешь что-то правильное, значит, это Бог сделал?

– Ну, можно сказать и так. Ведь Его никто не видит, а Его деяния у всех на виду, – в подтверждение своих слов Капин папа повёл рукой вокруг.

Ерёмушкин проследил за рукой взглядом, и от этой Божественной красоты перехватило дыхание, а на душе стало так радостно и спокойно, что сантехник тут же забыл свою неудачу, отчего до конца поездки с его лица не сходила благодушная улыбка.

* * *

Как мы уже сказали, вечером в воскресенье все погрузились в автобус. Даже Толибася, который не хотел расставаться с новым другом Толиком Гусевым и упросил, чтобы его довезли до околицы, тем более, что на «Мерседесах» он никогда не ездил. Водитель дядя Костя дал на прощание три длинных гудка и автобус тронулся.

Провожающие долго махали ему вслед.

ПОБЕГ

После той чудесной поездки на золотое поле многое изменилось. Если и раньше Ножкин не унывал из-за всяких пустяков, то теперь радость переполняла его и выхлёстывала наружу. Он даже во сне ощущал её, он даже спал с улыбкой, а открывая утром глаза, радовался всему, что его окружало: пробившемуся сквозь ставни солнечному лучику с танцующими пылинками, лёгкой паутинке в углу под потолком, запаху оладий и мёда, долетавшему из кухни, шёпоту бабушки Вали, боящейся его разбудить.

Похоже, Вера ощущала то же самое. По утрам в её комнате раздавалось звонкое пение – это значило, что она проснулась.

Дед и бабушка помогали Илье встать, умыться и одеться. Когда прибегала посвежевшая и раскрасневшаяся от холодной колодезной воды Вера, Ножкин уже сидел в коляске за столом. Прочитав благодарственную молитву и «Отче наш», приступали к трапезе. Её мы описывать не будем, потому что вы сразу побежите мазать хлеб маслом…

Теперь после вкусного сельского завтрака Вера с Ильёй не спешили к мостку. Теперь они находили удовольствие от неторопливых бесед с дедом. Он знал тысячи разных историй про людей праведных и мужественных, чья жизнь нередко обрывалась мученической смертью во имя истинной веры, но никогда не заканчивалась предательством. Эти истории дед называл житиями. Слово «житие» было однокоренным со словом «жизнь», но сколько в нём слышалось мощи! А главное, оно не обрывалось так резко и было таким протяжным, словно в нём заключалась вечность. Да так оно и было, ведь святые, про которых складывались жития, не умирали, а шли на упокой в жизнь вечную…

* * *

Вера как-то незаметно полюбила возиться в саду и огороде. Она быстро усвоила уроки бабушки Вали и ловко собирала груши, окучивала огурцы, подвязывала помидорные стебли, поливала грядки, порой со смехом брызгая в Илью, сидевшего в тени старой сливы.

Часов в десять над забором возникала голова. Иногда это была голова Кольки, иногда Жеки, иногда Толибаси. И хотя головы были разные, говорили они одно и то же: