Читать книгу "Притчи, приносящие здоровье и счастье - Рушель Блаво"

Каждый житель города над голубым Дунаем рожден для музыки: одни рождены музыку творить, другие – музыку исполнять, третьи – музыку слушать. Да, друзья, слушать музыку – это тоже большое искусство, способности к которому есть не у всякого, слушать музыку многим надо научиться. Но есть и еще одна группа людей, связанных с музыкой, – эти люди умеют сочинять музыку, умеют исполнять ее и слушать. Однако славны они не этим, а славны в первую голову тем, что делают музыкальные инструменты. Издавна промысел этот процветает в Вене, издавна мастера, создающие рояли и скрипки, трубы и аккордеоны пользуются и уважением, и почитанием, и заслуженной популярностью на пологих дунайских берегах.

Плещется лениво Дунай, отражается в чистой воде вечной реки душа города, звуки музыки льются над голубыми волнами. И уже непонятно: то ли город создает свою музыку, то ли музыка создает неповторимый облик этого места…

Себастиан был мастером своего дела. И надо сказать, был мастером непревзойденным, и в Вене, и во всей Европе не имеющим себе равных. Мастерство же Себастиана было в том, что умел он делать такие флейты, играя на которых даже самые посредственные музыканты вдруг в одночасье делались гениями. Что уж говорить о настоящих гениях! Те, хоть раз поиграв на флейте, сделанной руками Себастиана, впредь отказывались брать в руки флейты, произведенные другими мастерами. Не было Себастиану равных в мастерстве создания флейт. Достойно прожил Себастиан жизнь, нечего было ему стыдиться, не о чем переживать и жалеть.

Хотя все же об одном жалел Себастиан в своей глубокой и почтенной старости. Жалел о том, что ни один из трех сыновей его не захотел продолжить дело отца. Впрочем, все трое избрали стезю искусства. Старший сын по имени Райнер стал известным поэтом, еще в молодости перебравшись в город Зальцбург. Средний сын Гунтер в далеком Риме выучился на архитектора, да так и остался навсегда в Италии, переезжая со своей профессией из города в город – то во Флоренции трудится Гунтер, то в Милане, то в Бергамо… Однако справедливости ради нельзя не сказать, что и Райнер, и Гунтер отца своего Себастиана не забывали, часто приезжали в Вену, на свою родину. Третий же сын Эмиль остался жить с отцом. И хотя Эмиль не продолжил дело Себастиана, а все же не только стал мастером – известным в Вене живописцем, – но еще и порадовал старика-отца тем, что обзавелся женой, прекрасной Магдой, а Магда народила доброму Эмилю детей – трех дочерей, столь же прекрасных, как и их мать, и сына, которого умиленные родители назвали в честь деда, то есть дали ему имя Себастиан.

Вот на этого Себастиана-младшего Себастиан-старший и возлагал свои самые большие надежды, свято веря в то, что именно внук станет продолжателем его дела. Потому и стал старый Себастиан приучать этого внука к своему ремеслу с самых, как говорится, младых ногтей. И показывал ему самые разнообразные флейты, которые сделал сам и которые сделали в свое время талантливые предшественники и наставники Себастиана. Рассказывал о всех тонкостях создания флейты, о том, как надо слушать и слышать флейту еще до того, как появятся на свет первые ее детали. Пытался показать, как звуки флейты в каждой ноте рождаются из неповторимой архитектуры Вены, из плеска волн, из отражающихся в волнах светил ночного неба…

Много чему хотел и мог научить старый Себастиан своего внука, да только – вот беда – внук этот, носящий имя деда, решительно не хотел учиться. Не хотел – и точка. Дед рассказывает ему что-то, а внук не слушает, думает о чем-то своем, смотрит голубыми, будто вода в Дунае, глазами куда-то вдаль, а во взгляде не то что мудрой мысли, ни единого проблеска размышлений не видать. Дед, конечно, расстраивался, печалился, обсуждал с сыном своим Эмилем и с невесткой Магдой такое поведение внука, однако выхода найти так и не мог, сколько ни пытался.

Когда приезжали старшие сыновья – поэт Райнер и архитектор Гунтер, – то и с ними обсуждал Себастиан то, как ведет себя внук на его уроках. Однако и Райнер с Гунтером не знали, что делать в таком случае. Все печалились, а юный Себастиан продолжал исправно посещать уроки деда, но ничего на этих уроках не делал. И нельзя сказать, что был Себастиан-младший лентяем, ведь выполнял он всю положенную работу по дому, помогая маме и трем своим сестрам, помогал отцу готовить холсты и краски, помогал при продаже готовых уже живописных полотен. Был, правда, чего уж тут скрывать, несколько медлителен. Но ведь медлительность часто у нас с вами бывает из-за мечтательности, а мечтательность пороком еще не признавалась никогда. Короче говоря, непонятно было, почему юный Себастиан упорно не желал учиться ремеслу деда своего, не желала осваивать мастерство, которым Себастиан-старший овладел в совершенстве – мастерство создания лучших в Европе, а может, и во всем мире флейт.

Сколько ни бился, ни старался дед, сколько ни рассказывал и ни показывал, а внук все так же смотрел голубыми глазами вдаль и, совсем не слушая деда, мечтал о чем-то своем. О чем? Пожалуй, и сам молодой Себастиан не знал этого – мысли если и были, то были очень расплывчаты, очень бледны, словно мазки, наносимые на холст Эмилем, отцом мальчика; а если случалось так, что какая-то из скользящих в голове мыслей вдруг принимала хоть сколько-нибудь осязаемые очертания, превращалась в то, что можно разглядеть, а разглядев – понять и даже, может быть, принять к сведению, так тут же юный Себастиан эту мысль почему-то прогонял прочь и радовался, когда такая вот осязаемая мысль улетала куда подальше. А потом снова мазки, снова блики, будто ночные фонари набережной, отражающиеся в скольжении дунайских волн.

И часами мог сын Эмиля и Магды и внук старого Себастиана сидеть вот так, глядя вдаль и ни о чем толком не думая. Старик же расстраивался – расстраивался и потому, что внук не желает учиться творению флейт, и потому, что дни его, старого Себастиана, подходили на этой земле к концу, а мастерство свое так никому он и не передал – сыновья пошли иными путями, внук же, с которым связывались такие надежды… Да что тут говорить… Эх… В горьких думах и засыпал, и просыпался старый Себастиан, и только во сне мог немного отойти от печальных мыслей своих. Сон ведь часто нам для того и нужен, чтобы могли мы с вами забыть горести дня, печали, преследующие нас наяву, предаться парению в мире грез, погрузиться в мечту. И старый Себастиан не был исключением – дневные заботы, стоило прикоснуться головой к подушке, тут же улетали и уступали место сладкой дреме, в которой все было так, как в самом начале жизненного пути – радостно, светло, ярко…

Но только не в эту ночь, в середине которой проснулся мастер Себастиан от стука по стене. Что это? Кто? Откуда? Дом ведь крепко заперт. В нижних этажах почивают Эмиль, Магда и их дети, а спальня Себастиана под самой крышей, сюда и заберется-то не всякий – больно уж высоко. Все эти размышления на бумаге выглядят довольно обширно, на деле же проскользнули в голове Себастиана, пока тот открывал глаза, то есть за какой-то один миг. Когда же старый Себастиан все-таки открыл глаза, то удивлению его не было предела: в ночном сумраке у самой стены разглядел сразу же Себастиан тень человека. Как он сюда проник?

Довольно скоро глаза привыкли к темноте, а тут еще и тень взяла да и зажгла свечу. И тогда проснувшийся мастер рассмотрел лицо ночного гостя. Вот тут-то и пришлось Себастиану удивиться еще пуще прежнего, ведь стоял перед ним не кто-нибудь, а умерший больше двадцати лет тому назад сам мастер Михаэль собственной персоной, а если уж совсем просто, то был это учитель старого Себастиана, тот человек, который много-много лет назад передавал оригинальное мастерство свое любимому ученику – тому самому, который, убеленный сединами, нынче лежал на своей кровати и с испугом смотрел на проступающее в свете свечи лицо учителя.