Читать книгу "Лейла. По ту сторону Босфора - Тереза Ревэй"

Ханс провел языком по сухим губам. Он составил представление о численности батальонов и стратегии офицеров. Пришло время возвращаться и доложить об этом. Он опустил голову на руки. Его изнеможенное тело весило целую тонну. До него доносились приказы, перекрикивающие скрип телег и бряцанье оружия. Вот уже несколько дней ему не давал покоя топот бесчисленных шагов. Какой нужно обладать смелостью, какая должна быть у турок вера в Провидение, чтобы не потерять надежду победить! Они получали от советской власти скупые партии оружия. Согласно приказу Мустафы Кемаля, вся страна поддерживала солдат, закон обязывал каждую семью передать властям пакет белья и пару обуви. Реквизировали также лошадей и волов, запасы кожи и масла. Каждый ремесленник работал на армию в соответствии со своими возможностями. Новобранцев призывали с минаретов. Шли безжалостные дикие бои. Позади войск оставались разграбленные, сожженные, опустошенные села.

Когда Ханс наконец пошевелился, от него метнулась ящерица. Камни ранили его руки и рвали униформу, но он еще долго полз, опасаясь быть замеченным. Когда он был достаточно далеко, встал, проверил по компасу местонахождение и двинулся в путь.

Несколько километров Ханс продвигался размеренным шагом, движимый той же несгибаемой волей, которая несла его через Аравийские пустыни во время Великой войны. Ему нечего было противопоставить суровой, выжженной солнцем земле — нечего, кроме терпения и смирения. Анатолия не была его врагом. Она удовлетворила его самые большие археологические мечты, открыла тайны, приучила к вкусу свободы.

Он посасывал камешек, чтобы выделялась слюна, и пытался сосредоточиться на неподвижной точке, которая была одновременно его надеждой и спасением. У него под веками танцевал облик Лейлы. Он решил вернуться в самый центр сражений, чтобы доказать себе, что достоин этой женщины. Он ненавидел войну, но приносил эту жертву так же беспрекословно, как приветствовал крестьянок, с которыми был знаком с детства, и османских преподавателей, которые великодушно приняли его. Теперь он не был чужим, неверным, он был бойцом, который использовал свои знания во имя победы кемалистской армии.

Вдруг Ханс оступился и тяжело рухнул на землю. Он не мог пошевелиться. В голове мерцали белые вспышки. Затем он перевалился набок, нащупал в кармане несколько липких фиников и насытился их сладостью. Часы остановились. По расчетам немца, нужно было пройти около часа, чтобы добраться до деревушки, где оставил коня.

Ханс встал на колени. У него кружилась голова. Но отдыхать нельзя, нужно передать сведения. Он боялся наступления темноты, потому что у него не было с собой ничего, чтобы идти во мраке. По такой неровной и скалистой дороге невозможно двигаться при свете луны и звезд. С ревом немец поднялся и двинулся дальше.

Два дня спустя Ханс наконец добрался до холма Алагёз, где в одном из глинобитных крестьянских домов Мустафа Кемаль разместил свой генеральный штаб. Он хотя и был провозглашен главнокомандующим и наделен многими полномочиями, но носил обычную солдатскую форму коричневого цвета без погон. У отступившей к верховьям реки турецкой армии появились преимущества, в частности благодаря доступу к железной дороге и источникам пресной воды. Лагерь мало напоминал военный. Не было суеты, как в разгар войны. Здесь можно было встретить кузнеца, крестьян в красных шароварах и синих куртках, а женщины с детьми на спинах перетаскивали на линию огня ящики с боеприпасами.

Ханс отрапортовал Рахми-бею.

— Мустафа Кемаль обрадуется, когда узнает о позициях врага, — поздравил его генерал. — Он изучает положение наших подразделений, затем перемещает их с учетом слабых сторон противника. Если бы у нас были разведывательные самолеты, — озабоченно вздохнул он. — Друг мой, да ты бледен! Пойдем, я приготовлю тебе поесть.

Мужчины не виделись с тех пор, как Ханс в столице участвовал вместе с Рахми-беем в первых стычках восстания. Поджаривая на костре кёфте и помидоры, паша рассказал пару стамбульских анекдотов. Но это лишь сильнее расстроило Ханса.

— У тебя есть какие-нибудь новости о Лейле-ханым? — внезапно спросил он, забыв от усталости об осторожности.

Произнеся это, немец сразу же упрекнул себя за то, что выдал свой интерес к молодой женщине.

— До сих пор влюблен? — подшутил над ним Рахми-бей. — Ладно, ладно, не делай такой постной физиономии! Орхан сказал мне, что вы влюблены друг в друга. Это же не преступление! Она спасла тебе жизнь, это особенная женщина.

Ханс принял солдатский котелок.

— Не стоит все же считать нас импульсивными людьми, — запротестовал он. — Она замужем. Малейшие слухи могли бы стать ужасным оскорблением как для нее, так и для ее мужа.

Рахми-бей прислонился к дереву и подкурил сигарету.

— Не волнуйся, я буду нем как могила. Орхан утверждает, что у нее все в порядке, но Селим-бей изводит ее. Он стал вспыльчив. Бедняга, как можно его за это осуждать? Я бы лучше умер, чем остался слепым, — добавил он, передернув плечами.

Вдалеке были слышны артиллерийские залпы и стаккато пулеметов. Время от времени мужчины ощущали мощные толчки, словно от землетрясения. Несколько дней назад началось сражение, и повсюду среди скалистых плато грохотало эхо войны.

— Если греки продолжат нас обстреливать, то у них скоро закончатся боеприпасы, — заявил Рахми-бей. — Их линии снабжения слишком растянуты.

— Увы, мы обеспечены не намного эффективнее, — проворчал Ханс. — Не хватает людей, и наша артиллерия оставляет желать лучшего.

— Мы выкрутимся, — заверил турок тоном, не терпящим возражений. — Подразделениям отдан приказ противостоять до последнего человека. Мустафа Кемаль-паша запрещает поступиться и пядью земли, если она не будет окрашена нашей кровью.

Инстинктивно их взгляды опустились вниз. Перед палаткой стоял ряд носилок. Хирург с суровым видом вышел покурить, его белый халат был багровым от крови.

— Слишком много потерь, — тихо произнес Рахми-бей. — Особенно среди офицеров. Я даже не решаюсь посчитать, скольких моих товарищей уже нет в живых.

Им подали кофе. Черные, как смоль, волосы турка были взъерошены, лицо испещряли глубокие морщины. Было видно, что он не спал несколько дней подряд. Он крякнул от удовольствия, смакуя напиток.

— Зачем ворошить память мертвых? — пробурчал он.

— Рахми, ты до сих пор веришь в победу? — поинтересовался Ханс.

— Конечно. Греки воюют за «великую идею» и славу. Мы же — за дом и душу. Ты ведь именно по этой причине присоединился к нам, не так ли? Если только я не ошибся в твоих намерениях, — лукаво заметил он. — Успокой меня, что ты здесь не только из-за красивых глаз наших женщин.

Ханс улыбнулся.

— Ты такой же мягкосердечный, как и я, — заметил немец, — хотя не так разговорчив. Но ты наверняка женат?

С первого рукопожатия мужчины обрели взаимопонимание. Они сражались плечом к плечу в начале Великой войны, до тех пор пока Ханса не стали отправлять на одиночные задания. Однако из деликатности они никогда не говорили о личной жизни.