Читать книгу "История странной любви - Лариса Райт"

Вика ушла и пообещала себе никогда не жалеть о сделанном.

Она и не жалела.

Просто очень скучала по малышам, тосковала и плакала ночами, рассматривая единственную уцелевшую фотографию и повторяя, сквозь слезы на итальянский манер: «Тониа и Джованни, милые мои». Она никогда не задумывалась, была ли ее последующая тяга к итальянскому осознанной или переезд в Италию был насмешкой судьбы?

Жила, как жила.

И, если разобраться, то не такое уж это было и большое переживание. О чем переживать? О том, что малыши (уже сейчас, конечно, не малыши, а вполне взрослые люди, обоим уже за двадцать) счастливы и здоровы?!

Всем бы такие переживания.

Что еще у нее за трагедии были в жизни? Нелепый пожар в деревенском доме? Всем бы такое горе. Сгорела никому не нужная рухлядь. Жертв и пострадавших нет. Жаль только фотографий и других воспоминаний детства, которые Вика не успела оттуда забрать. Да и тоже – беда невелика. Главное, что у тебя в сердце, а без картинок можно прожить. Жили же люди как-то раньше без кадров о своем прошлом!

Жили – не тужили.

А то, что поджигателя не нашли, тоже понятно. Хотели деревенские только участок у Вики купить – с домом-то, пусть и со старым, выходило дороже, а с пепелищем дешевле пустыря получилось. Но Вике тогда не до разборок было: кто сжег, зачем. Нет дома – и не надо. Если бы огонь мог еще выжечь из души воспоминания, было бы совсем хорошо.

Хотя – зачем выжигать? Надо помнить.

Вот бабушка раскладывает по столу коренья и терпеливо объясняет Вике их названия и свойства. А мама притворно злится, называет бабушку ведьмой и требует «убрать эту гадость». Бабушка и ухом не ведет, лишь отзывается беззлобно:

– Дура ты, Нинка. Ведьма – та, кто ведает. Так что – спасибо за комплимент.

А вот еще сцена.

Вика приходит из школы и, бросив портфель на печь, кричит:

– Эй, малышня, айда на горку! Снега навалило выше крыши.

И принимается одевать близнецов, сажает их в сани, тащит через улицу к оврагу. И летят они с горки все вместе, и хохочут, и катаются вдоволь!

А потом возвращаются домой, румяные, счастливые, мокрые. Мать встречает на пороге и командует:

– Галоши – в сени, валенки – на печку, колготы переодеть – и за стол, сейчас пироги с картошкой будут.

И они хором – и малышня, и Вика – кричат громогласное: «Ура!»

Вика шмыгнула носом и смахнула ползущую по щеке слезу.

– Мам, ты чего? – испугалась Лялька. – Да найдется этот твой Лисицын, что ты в самом деле?!

– Куницын, – машинально поправила Вика.

– Да хоть Медвежонкин. С чего ты вообще взяла, что с ним что-то стряслось? Мало ли куда он свалил?

– Лялечка, ему некуда свалить.

– Ну, жил же он где-то до того, как… – Лялька замялась и закончила фразу вполне прилично: – …к нам попал.

– Жил. То ли на свалке, то ли в заброшенном доме.

– А ты там искала?

Дочь спрашивала на полном серьезе, будто Вика целые дни проводила на свалках и в развалинах.

– Издеваешься?

– Хочешь, вместе поищем?

– Этого еще не хватало, тебя по свалкам таскать, – ответила Вика, хотя уже знала, что сама на свалку непременно отправится.

С чего она решила, что Матвей не мог просто уйти? Не предупредил? А с чего он должен был ее предупреждать? Она не желала с ним общаться, норовила уклониться от разговоров, не доверяла ему и не позволяла лезть в душу. Вела себя, как соседка по коммуналке. «Здрасте. Как прошел день? В порядке? Ну, до свидания». Или она ухватилась за него как за соломинку, притащила в дом мужика, которому вроде некуда и незачем уходить, и решила, что этот уж точно никуда не денется? А он поступил, как и все предыдущие: сбежал, потому что Вика успела его достать своей закрытостью, своим невниманием и своей зацикленностью на работе.

Да уж… Вполне мог исчезнуть, не попрощавшись.

Так сказать, оставить ее в покое.

И что теперь? Принять эту версию? А если все-таки что-то стряслось? Добавить еще одну графу в скромный список своих переживаний и изредка вспоминать о том, что так и не удосужилась найти человека? Ну уж нет. Пусть список и небольшой, но новых пунктов она не потерпит.

Искать – так искать!

Вика решительно схватилась за телефон.

– Очередная больница? – тоскливо поинтересовалась Лялька.

Вика качнула головой и, не поздоровавшись, произнесла в трубку:

– Мне нужна твоя помощь! Записывай адрес и приезжай как можно быстрее!

15

Матвей спал и видел во сне яркое солнце.

Оно беспощадно светило, но совсем не обжигало. Матвею было уютно и тепло под его палящими лучами. Он чувствовал себя защищенным и довольным. Таким, каким не чувствовал себя уже давно. Матвей даже сумел удивиться: откуда взялось это ощущение счастья, спокойствия и удовлетворения жизнью?! И тут же получил ответ. Солнце высветило перед ним знакомую картинку: он стоит перед загоном белых медведей в Московском зоопарке, рядом с ним сын, на плечах сидит дочь.

– Смотрите, смотрите, машет! – восторженно кричит Максимка и показывает на высунувшегося по пояс из воды медведя, лапой призывающего почтенную публику бросить ему в вольер какую-нибудь вкусняшку.

– Где? Где? – Ксюша вытягивает шею и, увидев, восторженно хохочет и прыгает на плечах у отца.

А Матвей улыбается, глядя на восхищенные лица детей, и думает: «Вот оно, счастье!»

Неожиданно солнце резко погасло, видение исчезло. Вместо него до сознания донесся какой-то шорох и чье-то перешептывание:

– Сколько можно человеку в лицо светить?

– Да у вас фонарь сломанный, не выключается.

– Сам ты сломанный!

– Это ты права, Викуль, меня давно сломали.

Долгая пауза, а потом опять перешептывание:

– А ты покраснела…

– Не придумывай! Здесь так темно, что ты не можешь видеть.

– А я и не вижу. Я чувствую. Вот-вот, сейчас еще больше краснеешь.

– Эй, взрослые! – прибавился третий голос. – Вы здесь не одни.

– Прости, пожалуйста! – хором ответили первые двое.

– Да ладно, чего уж там, – снисходительно прошелестел девичий шепоток, – любезничайте на здоровье.

«Все, – подумал Матвей, – здравствуй, белая горячка! С чего бы это? Вроде и не пил совсем. Так, стаканчик какой-то бормотухи в соседнем магазине знакомая продавщица налила. Я ведь и не опьянел даже, а тут такое…»

Разговоры между тем продолжались.

– Что делать-то теперь? – поинтересовался детский голос. – Я спать хочу.