Читать книгу "Дикий мир нашего тела. Хищники, паразиты и симбионты, которые сделали нас такими, какие мы есть - Роб Данн"

В лабораторию стали приходить испытуемые. Для начала у них брали кровь на анализ, а затем показывали слайд-шоу. Сначала нейтральное, а затем с вызывающим стресс содержанием. После демонстрации слайдов у испытуемых снова брали кровь. К каждой пробе крови добавляли затем специфическое соединение, которое можно обнаружить во многих патогенных бактериях, – липополисахарид. Шаллер и его коллеги предположили, что клетки крови испытуемых, видевших фотографии больных, более агрессивно отреагируют на липополисахарид выделением цитокинов. Правда, сами исследователи не знали, что они увидят. Потом был получен результат. В крови, взятой у участников эксперимента после просмотра слайдов с изображениями больных людей, концентрация цитокинов (интерлейкина-6) увеличилась на 23,6 процента по сравнению с исходной концентрацией до просмотра слайдов. Но интересно, что же произошло в крови испытуемых, видевших сцены насилия? Может быть, реакция выделения цитокинов была обусловлена одним только стрессом? Оказалось, что нет. В крови испытуемых, наблюдавших сцены насилия, не произошло вообще никаких изменений. Просмотр же фотографий больных активировал у испытуемых иммунный ответ на антигены бактерий – таких, например, как кишечная палочка. Активация иммунитета произошла лишь от того, что они смотрели на больных. Реакция была подсознательной и развилась поразительно быстро. Если вы сейчас выйдете из комнаты и увидите кашляющего человека, то, вероятно, такая же активация иммунитета произойдет и у вас[131].

Шаллер и Финчер продолжали утверждать, что мы противостоим болезням не только с помощью нашей иммунной системы и безволосости, но мы используем еще и поведенческую иммунную систему. Эта система отчасти проявляется эмоциями и отвращением, которые достигают уровня нашего сознания, но при этом может и непосредственно, минуя сознание, влиять на наш организм, поведение и культуру. Представляется вполне возможным, что благодаря этой системе в местах, где распространены болезни, мы подсознательно ведем себя так, чтобы свести к минимуму риск заражения. К характерным проявлениям такого защитного поведения относится, в частности, и ксенофобия. Кроме того, наше поведение находится под сильным влиянием культуры. Например, коллективизм и другие атрибуты общества кодируются системами табу и норм. Нормы могут формироваться под влиянием врожденных биологических свойств индивида, но развиваются они, повинуясь своим собственным законам. Даже если в одном регионе уменьшается частота какого-то заболевания, то обусловленная им культура меняется далеко не сразу. Именно таким случаем явилась корреляция между заболеваемостью и индивидуализмом, продемонстрированная Финчером, Торнхиллом, Шаллером и другими. Выяснилось, что наше поведение и культура связаны не с текущей заболеваемостью, а с заболеваемостью, так сказать, исторической, которая имела место несколько сотен лет назад. Старые привычки и обычаи отмирают медленно, оставляя нас наедине с призраками прошлого.

Какое отношение все это имеет к вам, кто бы вы ни были и где бы вы ни жили? Самое прямое – это говорит о том, что ваше поведение по отношению к друзьям и незнакомцам сформировалось не вашим сознанием, как вы, вероятно, надеетесь, а чем-то намного более глубоким. Внешние проявления этого эффекта могут включать в себя множество наших личностных аспектов и форм социального поведения, но даже если они не включают в себя ничего, кроме отвращения, то и тогда определяемое им поведение чревато многими последствиями. Чувство отвращения развилось у нас для того, чтобы мы держались подальше от источников болезни и для приведения иммунной системы в состояние боевой готовности. Правда, запускающие отвращение стимулы далеко не совершенны. Наш мозг развился таким образом, что мы можем ошибиться при оценке внешних симптомов болезни. Вероятно, это связано с тем, что лучше ошибиться и избежать контакта со здоровым человеком, чем по ошибке принять больного за здорового и войти с ним в контакт.

Тем из нас, кому повезло жить в местах, где инфекционные заболевания встречаются редко, или там, где благодаря успехам общественного здравоохранения они со временем стали редки, угрожает немалая опасность неверно отреагировать на показавшийся болезненным безвредный признак (существует меньшая опасность не среагировать на настоящий признак заболевания и пропустить инфекционную болезнь). Наибольший ущерб заключается в том, что иммунная система и формы поведения, направленные на защиту от болезней, могут стать избыточно активными. Примечательно, что Шаллер, изучая реакции испытуемых на стимулы, связанные с болезнью, демонстрировал людям картинки, похожие на те, что мы ежедневно видим по телевизору. Могут ли наши организмы реагировать не только на реальных больных людей, но и на их показ по телевидению? Этого пока никто не знает.

Более коварная ловушка, подстерегающая нас, и более высокая цена, которую приходится платить обществу, заключаются в том, что ошибочное толкование нашим организмом признаков каких-то групп населения как болезнетворных приводит к тому, что мы начинаем подсознательно избегать представителей этих групп. Шаллер уже высказывает (и отрывочно иллюстрирует) идею о том, что многие признаки старости и неинфекционных болезней (таких как патологическое ожирение), а также признаки инвалидности могут пробуждать в нас чувство отвращения. Если это так, то здесь мы имеем дело со случайностью; наше подсознание спутало признаки старости, ожирения и инвалидности с признаками инфекционных заболеваний. Шаллер показал, что, когда индивиды воспринимают болезнь как угрозу, они склонны к поступкам, которые можно истолковать, например, как возрастную дискриминацию[132]. Те же результаты получены при исследовании нашего отношения к людям, страдающим ожирением; это отношение тем хуже, чем больше мы сами боимся заболеть. Такие реакции, если они и в самом деле реальны, оказывают сильнейшее влияние на то, как наши общества относятся к старикам, инвалидам и хроническим больным. Не подлежит никакому сомнению, что во многих местах эти люди живут в социальной изоляции. То, что этот остракизм является результатом ошибочно истолкованного организмом эволюционного отвращения, – пока всего лишь гипотеза, но весьма и весьма правдоподобная. Независимо от того, так это или нет, поведенческая иммунная система, все хитросплетения которой нам еще только предстоит понять, лишь частично функционирует в мире, который мы для себя создали. Она подсознательно подталкивает нас к действиям еще до того, как мы успеваем осознать, правильно мы поступаем или нет.

Между тем Финчер и Торнхилл продолжают свои исследования и делают все более и более радикальные выводы. Они уже задумываются, не приводит ли чрезмерная ксенофобия и коллективизм, характерные для мест с высокой инфекционной заболеваемостью, к укреплению разделяющих культуры границ и к усилению разобщенности народов. Что, если, – говорят Шаллер и его коллеги, – болезни, ксенофобия и коллективизм и есть причины, по которым трудно построить и сохранить демократию? Что, если они же играют не последнюю роль в возникновении войн? Пока эти теории пользуются лишь ограниченной поддержкой в научном сообществе, но они только зародились, и нам потребуется время, чтобы лучше их понять и оценить. В любом случае существуют, наверное, и альтернативные объяснения; эти же теории, если они окажутся верными, грозят перевернуть все наши представления о ходе человеческой истории. Кстати, если вы заинтересовались, то могу по секрету сообщить, что Торнхилл продолжает набирать студентов. Если вам повезет и вы попадете в их число, вашей обязанностью будет выдвигать новые великие идеи. Но есть и хорошая новость – в биологии животных (будь то люди, гремучие змеи или скорпионницы) гораздо больше непознанного, чем известного, и так будет еще очень долгое время, так что материала для новых идей предостаточно.