Читать книгу "Иной Сталин - Юрий Жуков"

Ну а выбор Ежова как преемника Г. Г. Ягоды скорее всего последовал потому, что за пять с половиной лет работы в аппарате ЦК он проявил себя как весьма ограниченный, но вместе с тем предельно исполнительный, послушный и безынициативный сотрудник. Кроме того, что являлось весьма важным для такого назначения, Ежов никогда не только не участвовал ни в одной из оппозиций, но еще и остался, несмотря на свой последний очень высокий и значимый пост, малозаметной фигурой на партийно-аппаратном Олимпе, не успел или просто не сумел снискать ни известности, ни популярности.

Наконец, решающую роль при выборе преемника Ягоды сыграла подготовленная в конце 1935 г. рукопись Ежова «От фракционности к открытой контрреволюции», в которой он пытался доказать уже состоявшийся переход всех оппозиционеров к антисоветской деятельности.

Прямым следствием телеграммы от 25 сентября стало решение ПБ от 26 сентября:

«Освободить Рыкова А. И. от поста наркома связи Союза ССР, назначить наркомом связи Союза ССР тов. Ягоду Г. Г. … а) освободить т. Ягоду от обязанностей народного комиссара внутренних дел Союза ССР. б) Назначить тов. Ежова Н. И. народным комиссаром внутренних дел Союза ССР с оставлением его по совместительству секретарем ЦК ВКП(б) и председателем Комиссии партийного контроля с тем, чтобы он девять десятых своего времени отдавал НКВД»[11].

Последнее предельно жесткое примечание, точно соответствовавшее указанию свыше, фактически снимало то, что было сказано в решении перед ним — о сохранении за Ежовым еще двух должностей — секретаря ЦК и председателя КПК. Действительно, уже всего два дня спустя ПБ очередным своим решением — опять же в полном соответствии с телеграммой Сталина и Жданова — утвердило Я. А. Яковлева первым заместителем председателя КПК[12]. Тем самым фактически заменило им на столь важном и ответственном посту Ежова, ибо при М. Ф. Шкирятове, который с конца декабря 1934 г. как заместитель председателя и без того вел всю повседневную работу комиссии, вроде бы никакой еще заместитель, пусть и первый, не требовался. О значительном повышении роли Яковлева в узком руководстве свидетельствовала не только вторая по счету постоянная должность в аппарате ЦК. Тем же решением ПБ от 29 сентября он остался и заведующим сельхозотделом. 22 октября вдобавок ко всему на него возложили еще и руководство группой для предварительного рассмотрения проектов конституций союзных республик и внесения в них необходимых поправок. Помимо Яковлева в группу вошли, разумеется, идеологи реформы Стецкий, Таль, а также, но чисто по должности, секретарь ЦИК СССР И. А. Акулов[13].

Что же касается работы секретарем ЦК, то начиная с октября она свелась для Н. И. Ежова к чисто формальному голосованию по проектам решений, выносимых на рассмотрение секретариата. Наконец, вознесенный на один из самых значимых постов — руководителя, по сути, карательного ведомства, уже приобретшего недобрую славу и ставшего одиозным в глазах не только сограждан, но и во всем мире, Ежов пока не обрел всей полноты безраздельной власти над НКВД. Он вынужден был координировать всю свою работу, включая аресты, с заведующим политико-административным отделом И. А. Пятницким, который играл в то время весьма многозначную роль. Прежде всего призван был обслуживать сам НКВД, подбирая для него кадры, руководя его партийными организациями. Одновременно должен был согласовывать действия НКВД, наркомюста, Прокуратуры СССР, различных судебных органов. Кроме того, еще и контролировать любые действия НКВД — следить за тем, чтобы тот послушно и беспрекословно выполнял требования и указания лишь узкого руководства, не допуская никаких самостоятельных шагов. Словом, заведующий политико-административным отделом разделял с Ежовым всю полноту ответственности за все, что тому предстояло делать.

Всего через три дня после вступления Ежова в новую должность ПБ приняло самый — как по лексике, так и по конструкции — необычный документ. Судя по всему, основой для него послужила записка, поступившая из «Зеленой рощи» от Сталина, которая была предназначена «для руководства» Ежову, а еще Б. М. Талю и некоему Беговому (личность его установить не удалось).

Решение ПБ выглядело так:

«Утвердить следующую директиву „Об отношении к контрреволюционным троцкистско-зиновьевским элементам“:

а) До последнего времени ЦК ВКП(б) рассматривал троцкистско-зиновьевских мерзавцев как передовой политический и организационный отряд международной буржуазии. Последние факты говорят, что эти господа скатились еще больше вниз, и их приходится теперь рассматривать как разведчиков, шпионов, диверсантов и вредителей фашистской буржуазии в Европе.

б) В связи с этим необходима расправа с троцкистско-зиновьевскими мерзавцами (выделено мной — Ю.Ж.), охватывающая не только арестованных, следствие по делу которых уже закончено, и не только подследственных вроде Муралова, Пятакова, Белобородова и других, дела которых еще не завершены, но и тех, которые были раньше высланы»[14].

Данное решение ПБ стилистически более напоминает не обычный партийный документ, а стенографическую запись речи кого-то (Сталина?), некое своеобразное напутствие Ежову, указание на то, с чего же ему незамедлительно следует начинать работу. Действительно, если не принимать во внимание специфические слова вроде «мерзавцы», «отряд мировой буржуазии, разведчики, шпионы, диверсанты и вредители», то есть чисто эмоциональные оценки сторонников Троцкого и Зиновьева, то остается существенное — программа. Она же сводится к предельно четкой установке: необходимо немедленно расправиться (хотя юридический смысл понятия и очень расплывчат, но все же за ним угадывается лишь одно — вынесение смертного приговора) со всеми без исключения выявленными, известными троцкистами и зиновьевцами, то есть левыми. И с теми, кто уже получил приговор — заключение на какое-то количество лет, и с теми, кому суд лишь предстоит, и даже с теми, кто давным-давно, скорее всего с 1927 г., находится в ссылке. Со всеми!

Что же стояло за таким откровенно жестоким, если не сказать кровожадным, требованием? Результаты августовского процесса? Вряд ли, ибо они заблаговременно, еще 29 июля, были достаточно ясно сформулированы в закрытом письме ЦК ВКП(б). Может быть, «Директиву» породило то, что всплыло уже потом, во время судебного заседания? Но и это не могло потребовать столь долгого осмысления. Первые показания на допросах Пятакова, Радека, Сокольникова, Серебрякова? Также вряд ли, ибо то, в чем они успели «признаться», ожидалось от них уже месяц назад…

Весьма возможно, «Директива» потребовалась прежде всего как четкое, однозначное указание новому наркому внутренних дел Ежову, против кого же необходимо направить в первую очередь всю карательную систему подведомственного ему теперь НКВД. Нельзя исключить и того, что требуемая расправа с троцкистами и зиновьевцами должна была окончательно и бесповоротно устранить с политической сцены страны не только очевидных, реальных, но даже и весьма проблематичных, лишь потенциальных противников начавшейся реформы. Сделать таким образом просто невозможной любую, даже в предельно узком кругу ссыльных, критику проекта новой конституции, особенно с позиций марксизма-ленинизма, позиций Октября. А такую вескую и аргументированную, убедительную для любого члена партии, серьезную критику, со ссылками на классические труды Маркса, Энгельса, Ленина, можно было ожидать лишь от тех, кто действительно глубоко изучил марксизм-ленинизм. Знали же его по-настоящему тогда немногие, главным образом те, кого и называли «контрреволюционными троцкистско-зиновьевскими элементами».