Читать книгу "Белый ворон - Анджей Стасюк"

Он перешагнул через наши тела, присел у печки и расстегнул куртку. Мы молчали, потому что человек ко всему привыкает быстро и перестает удивляться. Немножко снега, небольшой морозец, и у изголовья могут восседать любые кошмары.

Потом Малыш в нескольких словах изложил нашу историю и спросил, есть ли сигареты. А когда мы все уже курили, каждый получил «Мальборо», Василь Бандурко рассказал свою историю. Как он дошел до того шоссе, которое было белое, гладкое и скользкое, и посреди лесной глухомани остановил грузовик с длинным носом, загруженный до самого неба пихтовыми бревнами. Его взяли, он втиснулся между тремя оборванцами уже навеселе, в кабине пахло выпивоном, он только не понял, пахло ли так же и от водителя. Они ехали через деревни, крутили по каким-то серпантинам, пока не доехали до места, где ему сказали, что дальше они едут на товарную станцию, а до пассажирского вокзала еще четыре километра пехом. Он вылез, хотел заплатить, но его обсмеяли и оставили в этой дыре с пятью одноэтажными домами и ларьком. Первым делом он подался в харчевню, чтобы пожрать. Там наелся, запил пивом, а потом и водкой и понял, что именно этого он и хотел, и, довольный, улыбающийся и сонный, несмотря на два кофе, отправился на автобусную остановку, чтобы узнать, когда автобус поедет назад. Оставшееся время он провел за пивом, а потом сел в автобус, который сворачивал довольно далеко от того перекрестка, и остаток дороги проделал пешком уже ночью, однако было светло, и даже когда начался снег, кое-что еще можно было разглядеть. Он обнаружил наши следы, повернул, и вот теперь сидит здесь с сигаретами «Мальборо», большой ковригой хлеба, тремя банками консервов, пачкой кофе, купленной по привычке, и бутылкой водки, купленной для смелости, потому что боялся он страшно.

Рассказал он нам все это, и мы не стали дальше его расспрашивать. Нам вполне было достаточно курева. И еще холодной тушенки – жирные толстые пласты на клейком свежем хлебе. Впрочем, и расспрашивать было некого. Василь сидел у печки, обняв руками колени, и спал, точно усталый эмбрион в утробе ночи.

34

– Горячий, страшно горячий, – говорил Василь, а Малыш каблуком ломал доски, поставленные наискось у стены. Под утро он заснул, и печка погасла. Освещение было какое-то серое. За окном снег мчался горизонтально, никаких тебе ласковых хлопьев из мультфильмов о медвежонке Коларголе. Я стоял у окна и пытался что-то разглядеть. Напрасный труд. На расстоянии десяти метров не было ничего интересного, а дальше вообще ничего не было.

Костек лежал. Может, спал, а может, нет. Но глаза у него были закрыты. В железном цилиндре загудел огонь. Малыш вышел за снегом. Бандурко стоял над Гонсером. Смотрел то на его лоб, то на свою ладонь, словно удивляясь, что не обжегся.

– Худо с ним, – сообщил он мне.

– Да мы уж догадались, вождь, – буркнул я, раздраженный тем, что он портит мне настроение перед утренним кофе. – Кстати, с нами тоже не больно-то хорошо.

Малыш вернулся с полными кружками, поставил их на печку и объявил:

– Ботинок, к чертям собачьим, расклеился. Наверно, от жара. Я кемарил и ноги держал у самой печки. Ничего не чувствовал.

Я подумал, что он стал на удивление многословным. А он помахал ногой, захлопала оторвавшаяся подошва. Не здорово день начинался. А тут еще Гонсер стал просыпаться. Сбросил с себя спальники и спустил ноги на пол. Глаза у него слиплись от температуры. Он тер руками лицо. Белое, грязное, в пучках щетины. Потом, уставясь на нашу бочку, спросил:

– Что здесь?

– Каменоломня. Недействующая.

– Церковь тоже была недействующая. Дайте попить.

Он получил кружку теплой воды, вылакал ее и снова повалился на спину. Лежал и дышал.

Да, постепенно мы переставали отличаться друг от друга. Я смотрел на их лица. Такие же точно лица у бомжей с Восточного вокзала. Опухшие, тестообразные, с жирным блеском, губы обведены по контуру трупным макияжем. В глазах отражаются только снег и бурый свет, мутный, как вода, которую мы пили. День был немногим светлее ночи. Завтрак был готов. Каждый брал по куску, по ломтю, заглатывал и дожидался кружки кофейной бурды, омерзительной и горячей. Она даже не вскипела. Мы пили, отцеживая гущу зубами. Гонсер отказался от нее. И от сигареты тоже, а мы курили одну за другой, словно хотели укрыться дымом, закутаться в него или заполнить им рты, чтобы не нужно было говорить. Я выпил кружку и вышел. Никаких гор не было видно. Мы могли находиться где угодно. Метель скрывала мир, снег бил в лицо и слепил. Я спрятался за стену. Если над нами и было небо, то оно лопнуло, как вздувшийся живот, выпустив наружу весь этот едва осязаемый мятущийся хаос, который наполнял его. Синева всего-навсего иллюзия. Наверху раздавался гуд. Это гудели деревья, согнувшиеся под ветром, напрягшиеся и терпеливые. Я даже не имел понятия, откуда дует ветер. На дне нашей воронки воздух кружил, кусал себя за хвост, бился о склоны и искал выхода. Иногда мне казалось, что я вижу черные стволы, частокол, вбитый по краю обрыва, но метель тотчас же заслоняла их, растягивая свои драные бинты, марлю, пеленки, простыни, саваны. Иное мне и в голову не лезло. Воздух пахнул карболкой, я ощущал в нем лизол, а холод наводил на мысль о ночной уборке бесконечно длинных коридоров. Я щелчком отбросил окурок. Маленькая красная точка брызнула искрами и погасла.

Я вступил в середину молчания. Жесты их были медлительные и грузные. Малыш поднес ко рту бутылку водки с таким трудом, словно она была наполнена ртутью. Он осторожно выпячивал нижнюю губу и ждал, когда густая металлическая жидкость выползет на нее, а может, боялся обжечься. Костек сидел. Красное пятно спальника растекалось по полу и стыло. Бандурко пристроился на краешке кровати и слегка раскачивался взад и вперед. Малыш протянул ему бутылку. Василь отрицательно качнул головой, и тогда ее взял я. Мне тоже не хотелось пить, но я подумал, что вытянутая рука Малыша ослабнет, а может, просто хотел, чтобы опять воцарилась бездвижность. Незавершенные жесты разрушали тот защитный объем, что оберегал тело и мысли от жесткого прикосновения времени. Я отпил глоток. Вкус был как у ноябрьского ветра с дождем. Выпитое холодно прокатилось и холодно улеглось внутри.

– Дай пробку, – обратился я к Малышу. Он бросил ее мне. Она смялась в ладони. Так сильно я ее сдавил, ловя. Я поставил бутылку рядом со своим рюкзаком. Да, это правда. Пить мне совершенно не хотелось.

– Ну невезуха, ну невезуха, – пробормотал Василь в промежутке между раскачиваниями. – Придется тащить его на спине, надо же его куда-то отнести.

– Я его уже таскал, – объявил Малыш. – Теперь ваша очередь. То есть твоя и вот этого. Ты был в отпуске. Отдохнул малость.

Василь встал, подошел к печке, повернулся, наткнулся на койку и взглянул на часы:

– Двадцать минут девятого. Слушай, Костек, надо что-то решать. Нельзя ему тут лежать. Нас тут скоро засыплет. Вон, снега уже до окон.

– Успокойся, Бандурко, это всего лишь сугроб, из-за угла задувает, – сказал Малыш.

– Все равно надо что-то делать.