Читать книгу "Ногти - Михаил Елизаров"

Приложив трубку к уху, он проверил качество связи:

— Але, але, как слышно, прием!

На другом конце провода, очевидно, ответили, дядя Вася сказал «да», «да», ободряюще улыбнулся Анатолию, а в трубку проговорил:

— Не один… Со мной, — опять немного послушал и отключил шнур. — Все в порядке, — он спрятал трубку в саквояж, — нас ждут.

У Анатолия отлегло от сердца.

Дядя Вася тем временем пощелкал разными выключателями и озабоченно сказал:

— Надо же как нагрелось. — Он приложил ладонь к какой-то панели с техническим узором из оловянных капелек, сквозь которые пробивались проволочные усики. — Хочешь ток почувствовать? Дай руку.

Анатолий послушно пристроил свою ладонь на панели. Правда, он ничего не ощутил.

— Вот, — сказал дядя Вася, и голос его странно задрожал, — а сейчас мы отправимся туда. Знаешь куда?

Анатолий увидел, как в глазах дяди Васи вспыхнули нежно-голубые зигзаги.

— Куда? — шепотом спросил он.

— Куда, куда?! — страшно и торжественно закричал дядя Вася. — В Жопу Труда!

Панель неожиданно заискрила. Анатолий попытался отдернуть руку, но она точно прилипла. Плата в секунду обуглилась и расползлась, как дырка на чулке, отворяя вход в новое пространство. Могучий электрический поток всосал Анатолия и закружил в центре чудовищной воронки, уходящей в бездну. Вокруг полыхали молнии, сквозь беснующиеся потоки радиошумов доносились слова заклинания: «Чинить провода!.. Я на минуту, а ты навсегда!»

Анатолий по-прежнему находился возле открытой трансформаторной будки, рядом стоял дядя Вася, но местность, окружающая их, была совершенно другой. Открывшаяся картина напомнила Анатолию панораму послевоенного лихолетья, какой ее показывали в старых художественных фильмах. Бесконечная, укатанная колесами грунтовая дорога уходила в горизонт. По краям ее высились столбы с оборванными проводами. Вдоль дороги расстилались поля, виднелся лес и тусклая полоса реки. За рекой примостилась деревенька, и ветер изредка доносил оттуда обрывки стройного хорового пения.

— Что это?! — в диком испуге бросился Анатолий к дяде Васе, но тот резко отстранил его.

— Молчи и слушай, — сказал он, — у меня только одна минута, и если я не успею все рассказать, то только по твоей вине.

Анатолию отчаянно хотелось зарыдать, но ледяной тон предупреждения, еще более страшный, чем крик, заставил его внимательно выслушать все то, что намеревался сообщить дядя Вася.

— Это — Жопа Труда, — бесстрастной скороговоркой начал дядя Вася, — ты должен чинить провода и двигаться вперед, пока не пройдешь Сто Тысяч Столбов. На каждом тысячном столбе — возле него будет трансформаторная будка — ты по телефону доложишь о проделанной работе Верховному Прорабу. Не пытайся его обмануть, иначе число новых столбов увеличится в десять раз. Когда ты подсоединишь провод к стотысячному столбу, тебе позволят, в соответствии с Трудовым кодексом, выйти в старый мир искать сменщика. Для этого Верховный Прораб отводит тебе ровно сутки. Ты не имеешь права скрывать от сменщика, куда ты его ведешь, он должен попасть сюда по собственной воле. Если ты не успеешь найти себе замену, то вернешься сюда, чтобы остаться навеки.

— Но я не умею чинить провода! — взмолился Анатолий.

— Это несложно, необходимые инструменты и инструкция находятся в саквояже. — Дядя Вася торопливо положил ладонь на черную панель трансформаторной будки. — Не поминай лихом, Толик.

Что-то похожее на сочувствие мелькнуло в его лице. Вспыхнула голубая искра, дядя Вася затрясся и высветился изнутри синим огнем. Жуткий вопль вырвался из его горла, он превратился в живую струю электрического тока и исчез в трансформаторе.

Анатолий остался один. Он просидел, не сходя с места, может, день, а может, неделю. Он потерял счет времени. Ничего не изменялось в небесах, одинаково освещаемых неярким багрянцем, подходящим как для восхода, так и для заката. В саквояже, кроме набора ключей, плоскогубцев, монтерских «кошек» для лазания по столбам, находились пакет кефира, плавленый сырок и бутерброды с любительской колбасой. Впрочем, голода и жажды он не испытывал. Поддавшись пасторальному миражу, он сходил с дороги и шел к деревне, но не приближался к ней ни на шаг. Он понял, что, кроме дороги, ничего объективного нет. По инструкции, напечатанной на третьесортной, с опилками бумаге, он научился тянуть оборванные провода. На первом тысячном столбе телефонный диспетчер искусственным голосом сообщил ему, что в трудовой книжке сделана соответствующая запись.

Однажды он вздумал покончить с собой, коснувшись оголенного провода, но ток не убивал его, а струился меж пальцев, как вода. Он перестал искать смерти, потому что в этом мире ее не существовало. Он пережил страх одиночества и само одиночество, страх безумия и само безумие.

И он упрямо чинил провода, живя предвкушеньем часа, когда выйдет в старый мир из трансформаторной будки. В голове он прикидывал медовые слова, которыми заманит будущего сменщика прогуляться вместе с ним в Жопу Труда.

Госпиталь

Ночь, рассказывает «дед» Евсиков:

— Короче, мужик пошел к одной бабе, ну, кинул палку, ну, дал ей в рот, нормально, да… А потом захотел ее в жопу выебать, ну, баба, типа, согласилась, ебет он, короче, ее в жопу, да, а баба вдруг перднула, и у мужика потом хуй отсох, вот…

— Пиздец, — вздыхает кто-то. — Не повезло мужику.

— Так что в жопу лучше не ебаться, — заключает Евсиков. — Опасно.

Госпиталь переполнен. Находчивый полковник медицинской службы Вильченко приказал сдвинуть койки. Теперь на двух спальных местах размещаются по трое. Дембеля и «деды» спят на панцирной сетке, «черпаки», «слоны» и «духи» посередине, на железном стыке.

Госпиталь все поставил с ног на голову. Здесь носят не форму, а казенные пижамы, больше похожие на робы. Упразднена двухъярусность казарменных кроватей, и старослужащие лишены привилегии первого этажа.

В палате язвенников на двадцать «дедов» приходится семеро «духов»: Саша Кочуев, Федор Шапчук, Мамед Игаев, Роман Сапельченко, дуэт Глеб Яковлев — Андрей Прасковьин и я. Каждый выживает, как умеет.

Кочуев родом из Белгорода. Кочуев обладает потусторонней особенностью. Он невидимка, человек-маскхалат, чуть что сливающийся с больничным ландшафтом. Глаз «деда», рыщущий в поисках жертвы, смотрит сквозь Кочуева и видит кого угодно, но только не самого прозрачного Кочуева. Он даже не получил кличку, потому что его никто не заметил.

Деревенского Шапчука прозвали Шапкой. Это громоздкий и запуганный парень из-под Львова. Он говорит на украинском, с бабьим привизгом. Шапчуку достается больше других.

— Заправь кровати, — приказывает «дед» Шапке.

— Hi, я нэ буду, — тот упрямится. — Я тут всэ рiвно не спав як людына. Нэ хо'чу.

— Шапка, не выебывайся, — «дед» отвешивает строптивому Шапчуку символическую плюху. — Все понял?