Читать книгу "Люди города и предместья - Людмила Улицкая"

27

1972 г., Иерусалим.

Профессор Нойгауз — профессору Гантману

Дорогой Исаак!

Меня очень порадовало твое письмо, в первую очередь по той причине, что ты не целиком погрузился в медицину, а еще немного смотришь по сторонам, причем хорошую сторону выбрал для рассмотрения. Вопрос, который ты мне задал, до тебя задавали сотни раз, так что я лет двадцать назад написал по этому поводу небольшой конспект и тему эту из виду не упускаю. Посылаю тебе отрывок по интересующему тебя вопросу — о запрете на изображения. Надеюсь, что ты найдешь здесь ответ на твой вопрос.

Совсем недавно я о тебе вспоминал в связи с предстоящей мне операцией на сердце. Но пока отложили. Привет супруге.

Твой Нойгауз.

ОТРЫВОК ИЗ КОНСПЕКТА

Человек, решивший заняться историей еврейского изобразительного искусства — в связи ли со своими профессиональными интересами или просто из любознательности, — очень скоро обнаруживает, что вокруг этого предмета возникает огромное количество вопросов, которые в конце концов приводят к одному, самому главному: как еврейское изобразительное искусство вообще существует, коли издревле существует запрет на многие виды изображений, и что это за запрет?

Еще каких-нибудь сто лет назад считалось бесспорным, что еврейского изобразительного искусства никогда не было и быть не могло — именно в связи с имеющимся в Торе ясным запретом на изображение реального: «Не делай себе изваяния и всякого изображения того, что в небе наверху, и того, что на земле внизу, и того, что в воде ниже земли» (Исход, 20:4). То же самое, но более подробно, повторяется во Второзаконии (4:16–17): «Дабы вы не развратились и не сделали себе изваяний, изображений какого-либо кумира в образе мужчины или женщины, (17) изображения какого-либо скота, который на земле, изображения какой-либо птицы крылатой, которая летает под небесами, изображения какого-либо гада, ползающего по земле, изображения какой-либо рыбы, которая в водах ниже земли».

На самом деле все это не так ясно, как кажется на первый взгляд. В обоих случаях сразу же за этими словами следуют другие: «Не поклоняйся им и не служи им» (Исход, 20:5) — и во втором случае: «…дабы ты, взглянув на небо и увидев солнце, луну и звезды и все воинство небесное, не прельстился и нe поклонился им и не служил им, так как Господь, Б-г твой, уделил их всем народам под всем небом» (Второзаконие, 4:19).

Тут нужно сделать небольшое отступление. Мощная жизненная сила иудаизма, большой веры маленького народа, затерянного среди сотен других племен Ближнего Востока, иудаизма, породившего две величайшие мировые религии, зиждется на двух принципах, один принцип — ограничительный. Поведение иудея строго регламентировано, и современному человеку часто кажутся смешными и нелепыми мелочные и на первый взгляд необъяснимые запреты относительно поведения человека в обществе и в частной жизни. Устрашающее количество законов и запретов, ограничений и предписаний на все случаи жизни, от рождения до смерти: как есть, пить, молиться, воспитывать детей, выдавать дочерей и женить сыновей… Но зато все заранее решено, все расписано, расставлено по местам, учтены все возможные непредвиденные случаи: муж не смеет прикасаться к жене, когда у нее месячные, не может сидеть на стуле, где она сидела, касаться предметов, которые она держала в руках. А если — о ужас! — месячные настигли женщину неожиданно и муж обнаруживает это обстоятельство, уже приступив к исполнению супружеских обязанностей? Не волнуйтесь, и на этот случай есть точная инструкция поведения. Это и есть Талмуд — всеобъемлющий закон хорошего, правильного поведения.

Но что такое второй принцип, о котором я упоминал? Это принцип полной и ничем не ограниченной свободы мысли. Евреям был дан священный текст, с которым они работают веками. Эта работа — обязательная часть еврейского мужского воспитания. Правда, теперь и женщины стали изучать Тору, но пока неясно, хорошо это для них или не совсем хорошо. Иудеям была предоставлена в этой области невиданная ни в одной другой религии фантастическая свобода. Практически — отсутствие запретов на интеллектуальное исследование. Есть обсуждаемые вопросы и нет догматов.

Само понятие ереси если и не отсутствует полностью, то очень размыто и неопределенно. «Еврейская энциклопедия» говорит на этот счет: «Определение ереси в иудаизме затруднено отсутствием в нем официально сформулированных догматов и центральной инстанции, обладающей признанным авторитетом в религиозных вопросах».

Итак, нет ограничения мысли, но есть ограничения в поведении. Их множество, их я охарактеризовал выше, но в сжатой форме они спрессованы в золотом правиле этики, приписываемом еврейскому философу I века Гилелю: «Не делай своему ближнему того, чего не хочешь, чтобы он делал тебе».

Теперь вернемся к теме нашего обсуждения — запрету на изображения. После разрушения Второго Храма общины приобретают очень большую самостоятельность, практически они имеют теперь автономное право на решение многих важных вопросов, и, таким образом, запрет на изображение в разных общинах трактовался по-разному. Одни считали его категорическим и, в соответствии со своими убеждениями, следовали ему буквально; в этих случаях для украшения предметов иудаики, синагогальных или домашних, использовали только орнаменты. Другие же толковали его не так буквально — как запрет поклоняться изображенному. Любоваться, таким образом, не запрещается. Именно поэтому мы имеем изображения зверей и человеческие фигуры на фресках синагоги в Дура-Европос, в современной Сирии, на мозаичных полах синагоги Бейт-Альфа в Изреельской долине, чудесное изображение царя Давида, играющего на арфе в синагоге VI века в Газе.

Галаха безусловно исключает создание предмета, что-то изображающего, если ему собираются поклоняться, и вполне разрешает, даже поощряет занятия искусством, если это для украшения. Впрочем, запрет поклоняться чему бы то ни было материальному относится не только к искусству. Один современный рав сказал: «Идолом называется то, что человек считает таковым, и если кто-то поставит кирпич и будет поклоняться ему — кирпич станет идолом, и им нельзя будет пользоваться ни для каких целей. Если же красивая статуя станет украшением города, она будет желанным гостем». Здравая мысль. Проблема сходства не занимала еврейских художников, сходство само по себе не было самоцелью. Больше того, в человеческой фигуре было принято что-то слегка изменить, передать ее с каким-то нарушением, искажением, так, чтобы она оказывалась как будто и не вполне человеком. Искажение могло быть совсем незаметным — например, ухо неправильной формы, а могло быть явным, как в знаменитой «Птичьей агаде», созданной в XIV веке в Германии, которая и называется так потому, что у людей там птичьи головы.

Еще одна черта еврейского искусства — система символов, сохраняющаяся практически неизменной в течение двух тысяч лет при полном отсутствии иконографических и семантических канонов. Древняя символика развивается, и это можно наблюдать, исследуя предметы искусства. И в еврейских фресках, и в мозаиках, и в книжной миниатюре, и в украшениях предметов иудаики всякое изображение, будь то птица, человек или растение, — это не непосредственное изображение, а символ, потому оно вовсе не обязано соответствовать действительности.