Читать книгу "Московские тени - Роман Сенчин"

Щелкнул выключателем и заморгал, ослепленный светом. Потом включил стоящую на холодильнике магнитолу – привык начинать день с новостей по радио.

– Останкино, – сладковато произнес мужской голос, – новый лидер мясной индустрии.

Юрьев крутанул валик настройки. Наткнулся на песню, которую когда-то постоянно ставили на дискотеках. Имени исполнительницы он не знал, но из тех времен, когда в моде был «Модерн токинг». Очень красивая музыка, ласковый и грустноватый голос… В актовом зале их школы танцуют парни и девушки. Тесно, душно, голова кружится. Светомузыка, зеркальный шар под потолком осыпает людей яркими блестками… Юрьев стоял у холодильника с одеждой в руках, слушал, смотрел в мутно-темное окно.

Он редко ходил на дискотеки, не любил танцевать, предпочитал другую музыку. А потом, много позже, стал жалеть – ведь этого не вернуть. И с каждым годом чувство того, что важное, самое сладкое упустил, все усиливалось, становилось острее…

В горле запершило, глаза пощипывало; Юрьев дернулся, выключил звук.

«Что это меня сегодня так на лирику потянуло?» День рождения был, на самом деле, три дня назад. В среду перещелкнули эти часы, но тогда было некогда задумываться, осознавать, анализировать – рабочий день. За ним еще один, еще… Вчерашний вечер – вечер пятницы тоже не располагал к мыслям: сил хватило лишь на то, чтобы посидеть перед телевизором, а потом перебраться на кровать.

Давно уже Юрьев отметил в себе как бы отключение чего-то главного, делающего его человеком, но мешающего будничной жизни, мешающего хорошо работать. Оно включалось в выходные и иногда дарило радость, окатывало сознанием счастья, а иногда мучило, изводило, разъедало тоской.

И в среду, с выключенным главным, Юрьев спокойно воспринял то, что ему уже сорок, с приветливо-заученной улыбкой выслушал поздравления жены, дочек, коллег, принял подарки, отвечал на звонки родных и приятелей. А вот сегодня оно включилось и – накрыло.

Юрьев сидел на табуретке, слушал дальний заоконный гул; он готов был в любую секунду вскочить, засуетиться, нырнуть в дела, хлопоты, начать решать проблемы. Но их не было. Пока не было. И давили гулкая тишина, зудящее бездействие, а внутри все сильнее жгло, глубже кололо.

Эту квартиру с двумя большими комнатами они получили лет шесть назад. До того жили в районе метро «Автозаводская», но их хрущевку решено было сносить, переселили сюда – в Братеево. Хоть и не какое-нибудь Южное Бутово или Митино, но все равно неудобно. Метро далеко, все дворы вокруг забиты машинами так, что даже ходить тесно, в супермаркете вечно очереди. В автобусы в часы пик не попасть. А главное неудобство, больше психологическое, чем физическое, – пейзаж. Особенно жутко вечерами, когда стемнеет. Сотни домов разной ширины и высоты вокруг, тысячи окон высвечивают, следят…

И везде люди, люди, люди. Все почти одного возраста – лет тридцати-сорока, все нездешние, чужие друг другу, без родины, без прошлого и, кажется, без будущего. И он, Юрьев, такой же; и невозможно представить себя здесь стариком. Здесь, в этих домах, в этих уставленных машинами дворах, на этих тротуарах, где по утрам и вечерам катятся лавины крепких людей, старики не предусмотрены. Их почти и нет. Точнее – почти не видно. Но будут. Вот эти выбьются из сил, состарятся, и появятся тысячи немощных.

Юрьеву представилось, что он уже старый, больше не надо идти на работу, что нет сил даже погулять рядом с подъездом; что в одной комнате – тоже старая и больная жена, а в другой – взрослые незамужние дочери. Он поежился, тряхнул головой. Кожа снова стала холодной и липкой.

Вскочил, быстро оделся, помахал руками, подбросил вверх поочередно правую и левую ноги. С силой выдохнул. Включил чайник. Огляделся, ища, что бы сделать, чем бы себя занять.

Захотелось послушать старую музыку, ту, на которой вырос. Эта музыка, казалось, была способна вернуть обычную бодрость.

Юрьев с детства собирал фонотеку. Сначала это были пластинки. Каждое воскресенье он ехал в магазин «Мелодия» на Калининском и исследовал заставленные яркими конвертами стеллажи. Особенно любил комиссионный отдел, где были хрупкие патефонные пластинки и иностранные, с джазом и роком. Денег у него бывало немного, – родители всегда, сколько себя помнил, считали каждую копейку, – но иногда удавалось что-нибудь купить. Нет, не «что-нибудь», а то, о чем долго мечтал, часами не выпускал из рук в огромном зале магазина. «Битлз», «Роллинг стоунз», Боб Дилан, «Машина времени»…

В пятнадцать лет Юрьеву купили катушечный магнитофон «Орбита», и он стал собирать записи на катушках. Найдя у кого-то из приятелей нужную пленку, Юрьев тащил огромную «Орбиту» к ним домой; магнитофоны соединялись проводами, пленка переписывалась. Это был восемьдесят третий или восемьдесят четвертый год, начало советского рока, первые альбомы «Аквариума», «Воскресенья», «Зоопарка», «Кино»… Иногда удавалось достать фотографию исполнителей, и Юрьев с удовольствием оформлял коробку из-под катушки – приклеивал фотографию, писал фломастером название ансамбля, названия песен…

Потом, году в восемьдесят седьмом, уже скопив со своих стипендий, купил кассетный магнитофон «Легенда», а чуть позже – импортный двухкассетник «Сони». Предел мечтаний, нечто космическое. На нем очень легко было делать копии, составлять сборники, находить нужную песню. В первое время Юрьев не мог оторваться от своего «Сони», потратил еще кучу денег на кассеты.

Но «Сони» удивлял недолго – появились си-ди, за ними компьютер, ди-ви-ди, mp3…

Пластинки, катушки, кассеты в ломких футлярах давно уже перекочевали в посылочные ящики – их сменили маленькие удобные диски. Переезжая на эту квартиру, Юрьев подумывал вынести ящики к мусорным контейнерам – может, кому-то понадобится, или пусть забросят в мусоровоз, уничтожат, – но не решился. Перевез, засунул на антресоль… О старом напоминала лишь магнитола «Philips», которую использовали как радио.

И вот сегодня стало необходимо достать ящики, разложить на ковре содержимое. Дочкам рассказать, как собиралась его коллекция. Послушать что-нибудь. Звук-то совсем другой, чем у нынешних дисков. Это уютное шипение винила, шелест и поскрипывание катушки, мягкий фон кассеты…

Юрьев взял табуретку, включил свет в прихожей. Посмотрел на дверцу антресоли, стараясь вспомнить, где там нужные ящики. Знал – сначала коробка с инструментами (отвертки, плоскогубцы, дрель, газовый ключ), за ней елочные игрушки, бутылки с лаком и растворителем, большой плюшевый мишка, из которого сыплется поролоновая крошка… И вот начнет он сейчас это все ворошить, вытягивать, греметь-скрежетать, заставит хламом всю прихожую… А в одиннадцать у него очередь в шиномонтаж.

И следом вспомнилось, что еще не сделал много необходимого – зубы не почистил, не сходил в туалет, не принял душ, кофе не выпил. И сразу ощутил на зубах шершавый налет, внизу живота стало тянуть, голову заволокла дурящая тяжесть. Да, умыться, побриться, и – кофе, кофе.

Только вышел из ванной и заварил «Черную карту», появилась жена. В просторной пижаме, темные крашеные волосы торчат в разные стороны, лицо помятое, без косметики бледное, пустое… Немолодая женщина не из красавиц.