Читать книгу "Мелодия встреч и разлук - Лариса Райт"

«…Машина слава — результат божественного сочетания нелегкого труда и большого таланта. Я буду кривить душой, если скажу, что никогда не хотела оказаться на ее месте. К сожалению, в данном случае одного желания было недостаточно. Я всегда знала, что для этого надо было бы родиться Марией Кравцовой. Но сейчас я рада, что женщина, которую я каждый день вижу в зеркале, стала тем, кем стала. Я уверена в том, что каждый человек приходит в этот мир, чтобы прожить свою и только свою жизнь. Не стоит тратить время на чужие».

Эти последние слова Алины Гальперин перечитал несколько раз. Его улыбка из удивленной превратилась в искренне счастливую. Он радовался успехам Алины так, как будто она была его… Его кем? Ответа на этот вопрос он до сих пор не нашел. Влад вздыхает и опускает взгляд к умозаключениям журналиста, проводившего интервью: «Во время встречи Алина держалась просто и естественно и оставила впечатление умной, уверенной в себе и по-настоящему счастливой женщины».

— По-настоящему счастливой, — повторяет Влад. Ей это удалось. «Как? Почему? Что послужило причиной таких перемен? Каким образом перевернулось сознание? Что могло произойти?» Вопросы в голове Гальперина натыкаются друг на друга, крутятся в беспорядочном хаосе и требуют немедленного разъяснения.

— Разъяснения, — сам себе ехидно ухмыляется Влад. «Что ты можешь рассказать о положительной динамике в психике другого человека, если за полгода ты пальцем о палец не ударил для того, чтобы изменить свою? Только ноешь беспрерывно. Все тебе не то и все не это. Несчастный, обделенный, обездоленный! Ни одного решения принять не можешь! Все сомневаешься: спросить — не спросить, ехать — не ехать. Все думаешь над тем, как быть да что делать. Тоже мне: Чернышевский!» Гальперин отрывает испачканный пиджак от стены и почти выбегает из подъезда. В ближайшем же спортивном магазине он приобретает свою мечту: спортивный велосипед с низкой усиленной рамой, мощными колесами и широкой резиной. Арфу и брэкеты, скорее всего, все же придется оставить в списке неудовлетворенных желаний, но этот факт больше не вызывает у Влада и тени разочарования. В деловом костюме и галстуке он крутит педали спортивного байка и, наверное, напоминает прохожим городского сумасшедшего. Сам себя Гальперин считает сейчас котом Леопольдом: ласковые глаза, доброжелательная улыбка, а в голове заезженной пластинкой звучит оптимистичное «…качу, качу, куда хочу». А хочет Влад на Павелецкий вокзал. Там, надежно прикрепив тросом своего металлического коня к столбу, он спускается к авиакассам и, нагнувшись к окошку, обращается к сидящей в нем девушке:

— Один билет до Мурманска на субботу.

Кассирша оформила покупку и, отдавая мужчине заполненный бланк, мельком взглянула на него. Она могла бы поклясться: этот покупатель был самым довольным из всех, кто подходил к ее окошку в течение дня, а может, и недели, а может быть, месяца, а может быть…

53

Племянник смешно морщит носик и причмокивает губами. Алине нравится наблюдать за его времяпрепровождением. В этом однообразии еды и сна гораздо больше смысла, чем можно себе представить. Она воспринимает отсутствие активности как процесс, напоминающий некую медитацию, настройку на готовность к познанию и принятию окружающего мира. Алина не расстается с фотоаппаратом, снимает каждое движение малыша с момента его появления на свет. Отец ребенка не слишком любезен:

— Зачем столько кадров? Оставь его в покое.

— Ему пока все равно, а мне надо сделать много, чтобы было из чего выбирать.

— Для чего?

— Для выставки. Сделаю серию «Здравствуй, мир!».

— Что за идея? Почему снимки моего ребенка должны выставляться на всеобщее обозрение?

— Ты против?

— Я — да! Но разве это кого-то волнует? Даже имя для сына я выбрать не мог. Ее вариант окончательный и обжалованию не подлежит.

— Майкл — хорошее имя.

— Ты правда так думаешь? — в детскую заходит Маша. Через две недели после родов она выглядит уставшей, но не менее красивой, чем раньше. И сестра, и муж любуются ею, забыв о разногласиях.

— Правда, — искренне отвечает Алина. — Ты правильно сделала, что назвала его в честь папы.

— Я думала, тебя это не слишком обрадует.

— Что ты! По-моему, это самое правильное решение. И имя отличное, — Алина ехидно поглядывает на шурина.

— Фотограф и скрипачка, а спелись, как две хористки, — делано ворчит он, потом улыбается: — А, что с вас взять — женщины! — И непонятно, чего в этом возгласе больше: возмущения или восхищения. Мужчина выходит из комнаты, стараясь не шуметь, чтобы не разбудить малыша. — Сестрички! — чуть слышно шепчет он на пороге, шепчет без всякой издевки, скорее радостно, чем осуждающе.

— Вот ворчун! — со смехом негодует Алина, едва за ним закрывается дверь.

— Да, — соглашается Маша, — но…

— Но ты его любишь.

— Да.

— А он тебя.

— Да.

— И это здорово. Я за вас рада. Иди сюда, я покажу тебе, что сейчас нащелкала. Майки такой забавный и…

— Алиша, — Маша садится рядом и дотрагивается до ее руки. Голос сестры очень серьезный и напряженный. Алина догадывается, о чем она собирается спросить: — Я давно хотела узнать, только все не решалась. Глупо, правда? Ты уже месяц здесь, а я все никак не сподоблюсь. Просто сначала я была так счастлива от того, что ты приехала, что даже не думала… Затем страх перед родами, все мысли об этом. Ну, ты понимаешь. Потом это маленькое чудо. Я до сих пор не верю, что он есть. Но видишь, уже способна размышлять о чем-то еще. — Маша неожиданно останавливается и резко спрашивает: — Почему ты решила приехать?

Алина готовилась именно к этому вопросу, но все же подготовиться не успела. Она знала, что рано или поздно Маша спросит. Уж слишком хорошо старшая сестра знала младшую. Знала, что все ее поступки можно объяснить и расшифровать, и она хотела подобрать код. Алина знала, что так будет, но до сих пор не придумала, как лучше объяснить произошедшие с ней перемены. Просто рассказать? Или написать? Или…

— Подожди, я сейчас, — Алина оставляет Машу в детской и спешит в свою спальню. Там в сумочке лежат письма, которые она прочитала в середине мая. Надо просто отдать их сестре. Это будет быстрее любого рассказа и намного понятнее. Да, именно так она и поступит. Алина достает сложенные листы, один из них падает на ковер. Она поднимает и не может удержаться от того, чтобы не прочитать еще раз:

Славочка, милая, здравствуй!

Почему ты так долго молчала, родная моя сестричка? Зачем столько лет хранила секрет и зачем вообще ты сделала из всего произошедшего тайну? Чего ты боялась? Моего осуждения? Моего гнева? Того, что я не пойму или не приму? Я же — твоя сестра, моя милая! Помнишь, как у Киплинга: «Мы с тобой одной крови?» Разве могу я позволить себе испортить отношения с той, кто мне дороже всех на свете? Зачем? Чтобы мучиться от одиночества, упиваясь обидой? Да и при чем здесь, собственно, я? Это твоя жизнь. И гораздо больше меня расстраивает тот факт, что ее остатком ты решила распорядиться так, как решила. Но не буду портить тебе настроение. Я уже неоднократно говорила тебе о своем отношении к твоему желанию стать монахиней. И пусть сейчас я не понимаю его даже больше, чем раньше (ты ведь оказалась гораздо более земной, чем я могла себе вообразить), но осуждать не берусь. Ты счастлива — и это главное. Все, что делает счастливой мою дорогую сестричку, делает счастливой и меня. А уж если в моих силах осчастливить ее еще больше, я буду прилагать максимум усилий к тому, чтобы воплотить задуманное в жизнь.