Читать книгу "Варшава и женщина - Елена Хаецкая"

Валерий сиплым голосом беззвучно кричал:

– Пулемет!.. Пулемет!..

Халтура в рваной рясе, точно пришел на карнавал – играть в отца Тука, повалился рядом с пулеметом, отодвинул в сторону мертвеца и негромко затарахтел.

Позади баррикады, совсем близко, загремели новые взрывы. Валерий повернулся туда, думая, что немцы обошли его, но увидел только колонну пленных, которых отгоняли в сторону Старого города. Затем грохнуло еще раз, пленные шарахнулись все разом, как овцы, и побежали. Десяток их остался лежать на мостовой. Следом побежал, чуть прихрамывая, какой-то молодой человек с красно-белой повязкой на рукаве. Он слегка наклонил на бегу голову, и Валерий понял: выдергивает чеку. «Не сметь!» – так же беззвучно крикнул Валерий, но юноша, споткнувшись, остановился и с силой метнул гранату в убегающих пленных. К нему подскочили, схватили за руки, поволокли. Он упирался ногами в мостовую и неприятно кричал.

С баррикады осыпались люди, бросились навстречу наступающим. «Прикрой…» – свистяще прошептал Валерий Халтуре и побежал тоже. Тут в него ткнули холодным твердым пальцем, и Валерий наконец смог крепко заснуть.

7 – 11 августа

Борута удобно устроился на могиле, как кладбищенский кот. Он деликатно покусывал мятый, осыпающийся кусок хлеба. На коленях у него дремал шмайсер. Длинный плащ – тот, в котором он явился к Воеводским неделю назад, – превратился в лохмотья. Было раннее утро. На кладбище совершенно по-дачному пахло травой, празднично поблескивала роса, тянуло дымом. Иногда хлопали выстрелы, но звучали они далеко и тоже как-то мирно.

Отряд, оставшийся на Воле после немецкого наступления, значительно поредел. Валерия в последний момент удалось доставить в госпиталь на Окопову улицу, о чем сообщил совершенно черный от копоти человек в очень грязной и очень мокрой одежде неопределенного покроя. Человек этот нес на плече пулемет и представился как Томаш Халтура. Сейчас он спал.

Спали и другие – кто свернувшись и подсунув под щеку локоть, кто разметавшись на могильном холме, точно обнимая кого-то.

Отрядом после смерти нескольких офицеров командовал, в сущности, совершенно посторонний человек. Он появился здесь двумя днями раньше, назвался офицером Армии Людовой по имени Константин Лесень и равнодушно перенес несколько косых взглядов. Поскольку он обладал хорошим советским автоматом, то и был оставлен в отряде. Теперь он сделался старшим.

Борута то и дело поглядывал на него с ленивым любопытством. Константину было лет тридцать пять. Отросшая за несколько дней на подбородке щетина – уже седая, волосы на лбу заметно поредели, стали тонкими, лицо – когда-то архангельски прекрасное лицо могущественного старшего брата – теперь жеваное, с множеством мелких горьких морщин у глаз и вокруг рта. Борута слегка наклонился и поцеловал воздух над Константином.

Лесень тотчас открыл глаза и в расступающемся сонном тумане разглядел образ красивой и печальной женщины, похожей на его мать. У него сладко заныло под ребрами, но тут остатки сна пугливо вспорхнули, и Константин сразу вспомнил, где и зачем он находился. Он хмуро посмотрел на бойца, сидевшего рядом, – Борута как раз аккуратно подбирал с коленей крошки. Этот Борута вызывал у Лесеня почти суеверный ужас. Когда Лесень пришел в отряд и назвал себя, Борута неожиданно покрылся пугающей, неестественной бледностью. Знакомясь, подал ему руку словно бы через силу. Рука оказалась потной и неприятно вздрагивала. Вообще Борута ни с кем не сходился, и многие, как заметил Лесень, его сторонились. Иногда он вел себя совершенно как женщина, жеманничал или таинственно улыбался. Но именно Борута всегда вызывался добивать раненых немцев. И даже не вызывался – просто уходил на полчаса, а потом возвращался. У него имелся для этого трехгранный штык.

– Они умерли в один день, – сказал Борута пробудившемуся Лесеню вместо приветствия.

Лесень вздрогнул.

– Кто?

– Эти, в могиле, – Борута кивнул на памятник, под которым спал командир.

Константин перевел взгляд на надпись. Действительно, похороненные здесь муж и жена прожили долгую жизнь – он семьдесят пять лет, она семьдесят восемь, и умерли в один далекий день 1926 года.

– Мои родители тоже… в один день, – неожиданно для себя сказал Лесень. – В сентябре 39-го.

Борута вытащил из кармана еще один кусок мятого хлеба и протянул ему. Лесень взял, начал жевать. У Боруты, он заметил, всегда были чистые руки, чем бы тот ни занимался. Даже грязи под ногтями не появлялось.

Выстрелы захлопали ближе и чаще, потом вдруг ухнуло, и с дерева попадали срезанные осколками ветки. Тотчас кладбище ожило, из-за могильных камней и крестов стреляли. Пулеметчик Халтура, заняв позицию в чьем-то семейном склепе с ангелом на крыше, вел непрерывный огонь. Ангел-малютка прижимал к губам пухлый пальчик, словно умоляя о тишине. Из-под ангельских пяточек высовывалось металлическое дуло, а над дулом поблескивали веселые глаза.

– Халтура! – закричал Лесень, выглядывая из-за надгробия старичков-супругов. – Слева! Слева!

Дуло слегка переместилось, коротко треснуло, и две черных фигурки, бежавших по кладбищу, присели и сгинули между надгробий.

– Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, – сказал Халтура.

К вечеру к кладбищу подошли польские танки. В тесноте улиц до утра шевелились и порыкивали бронированные звери. Один из командиров, в заляпанном маслом штатском костюме и танковом шлеме, хмуро переговаривался с Лесенем. Остальные отрешенно курили, прислонившись к броне. Неожиданно прибыла полевая кухня. Толстая рыжая женщина привезла на тележке огромную кастрюлю с горячей похлебкой – сколько нашлось крупы, картошки и зелени. Танкисты принесли, вскрыли и пожертвовали немецкую тушенку.

Томаш Халтура, сытый и согревшийся, забрался обратно в склеп и обратился к ангельчику, сидящему на крыше:

– А-ла, оа-ла, на ин пала-ка!

– Говори по-польски, – тихо отозвался ангел.

– Я говорю: не бойся, – повторил Халтура и лязгнул пулеметом.

– Тише, тише… – прошептал маленький ангел. – Они спят…

На рассвете кладбище взорвалось, вспахалось, и не стало больше ни надгробий, ни печальных цветников. Из подворотен и проемов улиц выскакивали ревущие танки, зрячие башни поворачивались, дула нащупывали жертву. Убитые ложились в мягкую кладбищенскую землю, и Халтура, не переставая стрелять, читал над ними молитву. Он переместился со своим пулеметом ближе к выходу с кладбища, к каменной часовенке, и потому не заметил, как снарядом разметало склеп. В тот самый миг, когда разлетелись на части колонки и купол, ангел-дитя взмахнул крыльями и осторожно поднялся в воздух. Пороховой дым скрыл его из глаз.

К утру следующего дня Лесень пересчитал своих бойцов и принял решение отходить в Старый город. Отряд тотчас раскололся. Нашелся человек, который, щерясь и переступая с ноги на ногу, словно приплясывая, закричал Константину в лицо:

– А что ты нам предлагаешь, советский прихвостень? Сдаться? Ты не поляк! Да подохни ты!..