Читать книгу "Эйфельхайм: город-призрак - Майкл Фрэнсис Флинн"

— Как такое возможно? — спросил крэнк. — Если справедливость — это господская воля?

— Потому что есть один Господь над всеми нами. Манфред наш господин только «под Богом», и это означает, что его воля подчинена высшей справедливости Господа. Мы можем не подчиниться плохому господину и не следовать незаконному повелению.

Готфрид схватил руку Дитриха, и тот усилием воли сдержал дрожь от прикосновения шершавых пальцев.

— В этом все и дело! Ваши повелители имеют обязательства перед своими вассалами, а наши нет. Лоренц пожертвовал собственной жизнью, чтобы спасти Виттиха, а Виттих был всего лишь… Тем, кто исполняет все, что бы ни потребовалось, не обладая при этом особыми знаниями ремесленника.

— Батрак. Но если Лоренц увидел, что Виттих мучается, естественно, что он попытался помочь.

— Но у нас неестественно, чтобы высший оказывал помощь низшему. Ремесленник не стал бы помогать простому батраку, только если… Только если ваша charitas не двигала им,

— Если честно, — сказал Дитрих, — то Лоренц не знал, что он рискует собственной жизнью.

— Он знал, — сказал Готфрид, ослабляя хватку. — Он знал. Я предупредил, чтобы он не прикасался к проволоке, когда она приведена в действие. Я сказал ему, что поток может поразить человека подобно молнии. Именно так он понял, что грозит Виттиху. И все же он и не подумал стоять в стороне и смотреть, как тот умирает.

Дитрих пристально посмотрел на крэнка. — Так же, как и ты, — сказал он после паузы. Готфрид махнул рукой:

— Я крэнк. Разве я мог не сделать чего-то такого, что смог сделать один из вас?

— Позволь еще раз взглянуть на твои ладони. Дитрих взял Готфрида за запястья и повернул ладонями вверх. Кисти крэнка не походили на человеческие. Все шесть пальцев действовали как большой палец у человека, и они были слишком длинными по сравнению с ладонью, которая в итоге казалась не крупнее золотого талера. Огненный поток оставил ожоги на обеих ладонях, к чему физик-крэнк относился с какого-то рода смущением. Готфрид вырвал руки и щелкнул уголками губ:

— Ты сомневаешься в моих словах?

— Нет, — сказал Дитрих. Черные отметины были очень похожи на стигматы. — Имеешь ли любовь к Господу в своем сердце? — резко спросил он.

Готфрид скопировал человеческий кивок головы:

— Если я демонстрирую в своих поступках эту любовь-к-ближнему, то она у меня и в голове, разве нет?

— «По плодам их узнаете их», — процитировал Дитрих, думая одновременно о Лоренце и Готфриде. — Отвергаешь ли ты дьявола и все порождения его?

— А кто тогда этот «дьявол»?

— Великий искуситель. Тот, кто постоянно нашептывает нам любить себя, а не других и тем пытается отвратить нас от благодати.

Готфрид выслушал, что ему перевел «домовой».

— Если меня бьют, — предположил он, — я говорю в своей голове — думаю — ударить другого. Если берут мое, я думаю забрать у другого взамен. Если я хочу получить удовольствие, я не спрашиваю согласия другого. Это ли ты имеешь в виду?

— Да. Эти фразы идут от Сатаны. Мы всегда стремимся к благому, но никогда мы не должны использовать дурные средства для его достижения. Если другие делают нам зло, мы не должны отвечать новым злом.

— Это трудные слова, особенно для таких, как он.

Все голоса, пропущенные через «домового», звучали одинаково, но Дитрих понял, что это сказал кто-то другой. Он обернулся и увидел в проеме Ганса.

— Трудные, действительно, — сказал священник слуге говорящей головы. — Настолько трудные, что ни один человек не может надеяться в точности им следовать. Наш дух слаб. Мы подвержены искушению отплатить злом на зло, искать собственную выгоду за счет остальных, использовать других людей как орудия в своих целях. Вот почему нам нужна сила — благодать — Господа нашего Иисуса Христа. Бремя греховности слишком велико для нас, чтобы нести его в одиночку, и потому Он идет подле нас, как Симон из Киринеи однажды шел подле Него.

— А Блицль — Готфрид — сможет следовать этим путем? Крэнк, известный всем как буян?

— Я смогу, — сказал Готфрид.

— Значит, ты такой слабак? Готфрид вытянул шею:

— Да, слабак.

Костяные уголки губ Ганса растянулись, и его мягкие губы широко раскрылись.

— И это ты говоришь?

Но Готфрид поднялся и двинулся к дверям ризницы, пройдя мимо Ганса к алтарю. Дитрих взглянул на своего друга.

— Ему потребуются твои молитвы, Ганс.

— Ему потребуется одно из твоих чудес. Дитрих кивнул.

— Как и всем нам. — Затем он проследовал за Готфридом в баптистерий. — Крещение, — сказал он крэнку подле медной купели, — это омовение от греха, так же как простая вода смывает грязь. Всякий возникает из воды как заново родившийся, а заново родившемуся требуется новое имя. Ты должен выбрать христианское имя среди тех святых, что жили до нас. Готфрид само по себе хорошее имя…

— Я буду называться «Лоренц».

Дитрих помедлил из-за внезапной боли, защемившей его сердце:

— Ja. Doch.

Ганс положил свою руку на плечо Дитриха.

— А я буду зваться Дитрихом. Грегор Мауэр ухмыльнулся:

— Можно я буду крестным отцом?

5

В наши дни: Шерон

В Средние века имели обыкновение сжигать еретиков.

Ныне известно, что сжигали не так много и не так часто, как предполагалось. Существовали свои правила; приговоры нередко выносили оправдательные, и чаще всего наказание сводилось к паломничеству и другого рода обязательствам. Чтобы подвергнуться сожжению, человеку и впрямь требовалось постараться. А некоторые именно так и делали, что немало говорит о человеческой природе.

Шерон не знала, что она еретичка, пока не потянуло дымом.

Заведующий ее кафедрой поджег первую вязанку. Он спросил, правда ли, что она работает с теориями переменной скорости света, и она с невинностью и воодушевлением человека, преисполненного святым духом научного исследования ответила:

— Да. Похоже, что это должно разрешить множество проблем.

Она-то имела в виду космологические проблемы: плоскости, горизонта, лямбды. Но заведующий кафедрой — его звали Джексон Уэллс — был глух к духу и опирался на закон. В данном случае законом было постоянство скорости света. Так сказал Эйнштейн, он ему верил, и этого было достаточно. Поэтому он имел в виду совсем другой род проблем.

— Подобно Ноеву Потопу, я полагаю.

Сарказм сильно удивил Шерон. Можно сравнить это с тем, что она рассуждала бы об автомеханике, а он отпустил шуточку о пиковой даме и бубновом валете. Здесь было что-то не так, и она задумалась, пытаясь понять, что именно. Уэллс принял ее молчание за свидетельство того, что пущенная им стрела угодила в цель, и откинулся в кресле, сложив руки на животе. Он был худощавым мужчиной, закаленным беговой дорожкой, универсальными машинами и академической политикой. Он красил волосы с большим искусством, оставляя такое количество седины, которая выдавала бы в нем умудренность опытом, но не возраст.