Читать книгу "Ничья длится мгновение - Ицхокас Мерас"

Солдат поставил тяжелый сапог на шаткий ящик, придавив его к земле.

— Чист!

Он схватил щетки и высоко занес их.

Громадный сапог с толстой подошвой стоял на приплюснутом ящике.

Он поднял глаза, потер щеткой о щетку, и они снова застыли в воздухе.

Перед ним впервые стоял грязный сапог на толстой подошве, окованной железом. Он зажмурился.

— Чист!

Он, по-прежнему не глядя, еще раз потер щеткой о щетку.

И открыл глаза.

На его сломанном ящике, который все больше и больше оседал, продавливался, стоял подбитый железом тупорылый сапог на толстой подметке, забрызганный чем-то коричневым или красным, весь в бурых подсохших пятнах.

— Чист, зукин сын! Чист, шченок!

Он все еще держал щетки в руках, но руки, как на крючьях, повисли в воздухе, словно привязанные, — ни с места.

Он подумал, что надо стереть хоть одно бурое пятно — пусть будет хоть одним пятном меньше на этом грязном сапоге и на других сапогах, всегда и везде, во всем мире. Но сухой щеткой не возьмешь, тут нужна вакса. А ваксы у него нет. И все равно он должен стереть хоть одно бурое пятно.

Он принялся жевать свои губы, щеки, язык и жевал, жевал, пока не набралось немножко слюны, и тогда, все еще с поднятыми вверх руками, плюнул на этот громадный, кованый сапог, на котором то ли красная глина, то ли коричневая трава оставила свой след, или бурая уличная грязь засохла, а может, солдат измазал этот сапог не здесь, а там, где такими сапогами пихают в яму мертвых, потому что мертвые никому не нужны, а даже если еще и живы — все равно.

Он почувствовал удар по голове и услышал, как с треском ломаются дощечки и грохочут, разлетаясь по тротуару, щетки.

И старый горбун гоготал.

Он знал этого солдата. Узнал бы его из тысячи.

Они уже встречались. Правда, он тогда еще не чистил сапог. Заприметив этого солдата, дождался, пока тот выйдет на середину проулка, разодрал на себе рубашку, намазал грязью лицо и двинулся навстречу солдату, протянув руку:

— Помогите бедному сироте! Не дайте помереть от голода!

— Я дай тебе конфет!

Солдат снял ранец, расстегнул его и, положив на камень, отвернулся. В проулке застрял большой валун с гладким, будто стесанным, отполированным верхом. Хрустнула обертка, солдат что-то сунул в рот, причмокнул, стоя к нему спиной и продолжая с чем-то возиться.

И наконец повернулся к нему лицом. Показал большую, в ярком фантике, длинненькую такую, красивую конфету. Он осторожно подставил ладонь, а солдат еще осторожнее опустил на его ладонь эту длинную красивую конфету и, причмокивая, посасывая что-то, проговорил:

— Фкусный! Шоколат!

И он не специально, а как-то само собой, нечаянно, кивнул, благодаря солдата, прошел еще несколько шагов с вытянутой ладонью, а потом сложил пальцы, чтобы поскорее спрятать конфету в карман, и красивая хрустящая бумажка смялась, сплющилась. Он, все еще не веря, сжал ладонь и понял, что в кулаке пустая обертка и больше ничего.

— Ха-ха-ха! — гремело в развалинах. — Ха-ха-ха! Ходить сюда, я тебе еще что-то дай!

Солдат сидел на стесанном валуне и раскатисто хохотал, до того развеселился этот солдат, что хоть и сам, забыв обо всем на свете, держись за живот и смейся — будет вкусно и весело!

Каждый день, возвращаясь из лавки, этот солдат садился на плоский камень, рядом с собой клал туго набитый ранец и закуривал.

Над плоским камнем нависала стена разбитого дома. Каждый день он взбирался на стену и поджидал солдата.

А когда тот, выкурив свою сигарету, уходил, он принимался бросать мелкие камушки, метясь в гладкий валун внизу. Первое время никак не мог угодить в середину. Но вскоре стал попадать, все чаще и чаще. Было уже не интересно бросаться мелкими, он брал камни побольше и совсем большие и каждый раз попадал в самую середку плоской макушки валуна.

Он знал этого солдата.

Солдат еще только сворачивал в проулок, а он уже карабкался на стену, нависавшую над плоской макушкой.

Солдат сидел на своем обычном месте. Ранец сбоку. Еще насвистывая, вынул сигарету. Закурил, клацнув зажигалкой. Дым подымался вверх по стене и щекотал ноздри, но не мог перебить другой запах — от ранца.

И, сидя на стене разрушенного дома, он ртом и носом вбирал в себя этот хлебный дух, и ныло под ложечкой, кружилась голова, и по всему телу расходилась сладкая истома, а ноздри трепетали, жмурились глаза, и дрожали руки.

И вдруг его так и передернуло: подумал, что из-за этой истомы не сумеет закончить всегдашнюю свою игру — бросить самый тяжелый камень на стесанную макушку валуна.

Как раз посередке торчала круглая голова в пилотке набекрень.

Он опустил руки на тяжеленный булыжник — не то приготовленный заранее, не то всегда лежавший здесь. Но руки немели, он боялся, что не доведет до конца игру. Тогда еще раз вдохнул полным ртом сладковатый запах, зажмурился, снова увидел грубые сапоги на толстой подошве, где запеклись то ли коричневые, то ли красные пятна, поднял камень и отпустил — как обычно.

И ничего.

Только каменный стук, грохот.

И вроде охнул кто-то.

А может, почудилось?

Снова кружилась голова, дрожали пальцы, но все же он заставил себя наклониться, посмотреть вниз.

Похоже, там кто-то лежал, а может, казалось? Нет, никого там не было, только ранец валялся под стеной, показывая рыжевато-серый меховой бок.

Он ринулся вниз.

И снова ныло под ложечкой от незнакомого запаха, голова кружилась, и сладкая истома разливалась по телу.

Это все от запаха хлеба?

Или пахнет уже не хлебом?

А может, все-таки хлебом?

Брать или не брать?

Понурясь, стоял он в узком проулке, а руки висели, как плети, точно в плечи забиты гвозди и руки-плети повисли на тех гвоздях».

Она заплакала.

Она плакала долго и горько, а он не знал, как ее успокоить.

— Не хочу такую сказку… — Она вытерла слезы.

Он не знал, что ей ответить.

— Очень грустная сказка, — повторяла она.

Он молчал, опустив голову.

— Я просила… Я так просила тебя… Чтобы мы были дети после войны… после…

— Хорошо, — сказал он, чтобы успокоить ее. — Хорошо…

8

— Хорошо, — повторил он, взял другую книжку и начал читать.

«Неподалеку от колодца сохранились развалины древней каменной стены. На другой вечер, покончив с работой, я вернулся туда и еще издали увидел, что Маленький принц сидит на краю стены, свесив ноги. И услышал его голос.