Читать книгу "Код Рублева - Евгения Грановская"

Они ехали по узкой лесной тропке еще полчаса, после чего артист сказал:

– Здесь можно бросить коней. Дальше пойдем пешком.

* * *

Иногда жизнь преподносит нам страшные сюрпризы. Кровь, пот, выстрелы, боль, кровожадные звери в человечьем обличье – все это можно пережить, имея в душе хотя бы частицу веры в добрую природу человека. Но предательство близкого человека, в которого верил как в самого себя (и даже больше, чем в самого себя), способно поколебать самую стойкую душу и испепелить самые радужные надежды.

И что думать о мире и человеке, если сидишь за грязным столом, покрытым чернильными пятнами, и видишь перед собой улыбающееся лицо дьявола, а по правую руку от него – своего верного товарища, который (как переварить такой парадокс?) не раз спасал тебе жизнь, а теперь стал этому дьяволу помощником?

Бледное лицо артиста выглядело больным. Усы его больше не топорщились в стороны, а вяло обвисли по краям рта, твердый очерк губ размяк и потерял форму.

В душе у Алеши царило смятение. Он посмотрел на дьявола в серой шинели, сидевшего за обшарпанным столом, потом перевел взгляд на артиста, разжал пересохшие губы и тихо произнес:

– Вы меня предали, идальго?

– Можно сказать и так, – услышал он в ответ.

– Зачем вы это сделали?

– Помните, я как-то говорил вам о том, что Бог любит злодеев?

– Да. Но я не совсем понял.

– Кажется, Достоевский где-то написал, что если Бога нет, то можно людей резать. Я хочу к этому прибавить, что если у человека нет настоящей веры, то он не имеет права творить добро. Иначе все это лишь фальшь и обман. Желание избежать проблем. Пустое самолюбование!

Артист мучительно наморщил сухой лоб. (За последние дни он сильно отощал. Щеки метателя ножей прилипли к черепу, из небритой, щетинистой шеи проглоченным угловатым камешком торчал кадык.)

– Большинство людей за всю свою жизнь не делают ни настоящего добра, ни настоящего зла, – продолжил артист. – Так, одни пустяки, облегчающие существование. Там чуток подмазал, там чуток оторвал – вот и вся метафизика их жизни. А я утверждаю, что если человек не способен ни на добро, ни на зло, если он просто живет себе, коптит воздух, то он и не человек вовсе.

– Что же он такое?

– Ни то ни се, ни рыба ни мясо. Одна человеческая оболочка с ветошью внутри.

– И вы не захотели быть ветошью?

– Человек, если он хочет быть человеком, должен на что-нибудь решиться! – возбужденно проговорил артист. – Если не на добро, так на зло. Зло ведь тоже требует храбрости и самоотдачи, оно требует напряжения всех душевных сил, а значит, возвышает человека над самим собой. Зло – только настоящее, осознанное, сопряженное с риском, – выводит человека из безликой, равнодушной, ни на что не способной толпы призраков.

Дьявол в серой шинели повернул костлявую голову и с любопытством посмотрел на артиста. Тот, впрочем, не обращал на него никакого внимания, он смотрел только на Алешу и говорил только для него.

– Сколько слов, и все это лишь для того, чтобы оправдать обыкновенный мерзкий поступок, – презрительно произнес Алеша.

Лицо артиста, и без того бледное, стало белым как полотно.

– Вы не слушали, что я говорю, – сказал он.

– Отчего же? У вас не получилось достучаться до Бога, и тогда вы решили войти в соглашение с дьяволом, чтобы убедиться, что хотя бы дьявол существует.

– Не совсем так. Но вы сумели ухватить суть. – Глаза артиста сверкали. Он был словно в жару. – Вспомните эту историю! – сказал, нет, почти выкрикнул он. – В толпе, окружившей Христа, стояли десятки человек. Они не принимали никакого участия в великой мистерии, ради которой, возможно, и родились на свет. Они просто стояли и смотрели. Безликие статисты, такие же мертвые и равнодушные, как камни или песок. Лишь Агасфер ударил Христа, лишь он обратил на себя внимание изнемогающего от человеческих мучений Бога. И только он, единственный из всей толпы, заслужил наказание. И тем самым получил надежду и право на спасение. Вспомните наш разговор про маятник! Помните?

– Помню. Вы говорили, что христианство – это испытание души, и если маятник качнулся в одну сторону, то он способен качнуться и в другую. Если человек способен на крайнее зло, значит, он способен и на крайнее добро. Если он способен отбросить веру, то он способен ее и обрести.

– Видите, вы все понимаете! – почти вскричал артист, возбужденно сверкая глазами. – Человечество теряет способность совершать поступки. Злые, добрые – не в этом дело. Прежде жизнь постоянно ставила человека на край, заставляла на что-нибудь решиться. Сейчас человек проживает жизнь как призрак. Он избегает выбора, избегает задумываться о своем предназначении и заботится лишь о том, чтобы окружить свою ничтожную жизнь мало-мальским комфортом. Даже умирая, он не задумывается о том, во что он превратил тот материал, который был даден ему при рождении.

– Вы говорите о душе?

– Конечно! Ради того, чтобы высечь из куска мрамора прекрасную статую, скульптор вынужден бить по нему молотком и зубилом. Любой из этих ударов способен уничтожить заготовку, расколоть ее пополам. Риск огромен! Но только пойдя на риск можно добиться чего-нибудь. Только так возможно создать что-нибудь действительно стоящее!

– Боюсь, что в данном случае вы не рассчитали силу удара, – спокойно сказал Алеша.

– Может быть. Но если это так, я почувствую раскаяние и душевную муку. А раскаяние – первый шаг к вере, а значит – к спасению.

Алеша отвернулся от артиста.

– Что ж, – тихо сказал он, – надеюсь, вы сумеете правильно распорядиться своими тридцатью монетами.

– Я не брал денег, – устало сказал артист. – Деньги здесь совершенно ни при чем.

– Отчего же ни при чем? – заговорил вдруг комиссар Глазнек, с интересом слушавший их беседу. – Очень даже при чем. Мы обещали вознаграждение за поимку этого субъекта, и вы его получите. Прямо сейчас.

Глазнек достал из кармана шинели кожаный мешочек и брякнул его на стол перед артистом.

– Вот, держите. Здесь много. Хватит, чтобы добраться до Севастополя или Феодосии и покинуть Россию. Если вы, конечно, захотите.

Артист посмотрел на мешочек и брезгливо поморщился.

– Я не возьму их.

– Это ваше право, – пожал плечами Глазнек. – Свою работу вы уже сделали. Если не хотите этих денег себе, раздайте их беспризорным. Вот и свершится добро, о котором вы так много говорите.

– Вы меня не поняли, – холодно проговорил артист.

– Не понял? – Глазнек пожал плечами. – Ну, извините. Кстати, вы здесь больше не нужны. Убирайтесь к черту – с деньгами или без.

Артист поднялся со стула. Плечи его ссутулились, голова понурилась. Он уже не казался так широк в плечах, как прежде. Словно с него сдунули плоть, как снег, как ненужный прах, оставив одну лишь костлявую суть.