Читать книгу "Тетрадь с гоблинами - Дмитрий Перцов"

А может, наоборот, – моя, с бесконечной преданностью принадлежащая мне. Ложная, как сказал бы Рахт, страшная, как неделю назад сказал бы я; тягуче-навязчивая, с каждым мигом все более настойчивая, острая, неумолимая. Мысль, что обременила мое сознание до конца дня.

Мысль, что Убийца богов… это я.

Глава 28. Мой папа и моя мама

Если б завтра земли нашей путь

Осветить наше солнце забыло —

Завтра ж целый бы мир осветила

Мысль безумца какого-нибудь! [37]

Вызывает смущение восклицательный знак в конце этих строк. С какой целью орете? Последние слова требуют благоговения. Потому что речь идет о безумце, мысли которого чисты. Он знает, что надо делать. Безумец лучше меня. Во всех отношениях.

Я приехал домой, поздоровался с мамой, отказался от ужина и закрылся в своей комнате. Внутри меня бурлили страсти. Я всем телом ощущал запрет, но даже земля не способна совладать с силой гейзера. Убить богов – значит погасить Шар или, наоборот, – позволить ему гореть? Еще утром я точно знал ответ, но теперь… Я ходил туда-сюда. Потом остановился. Посмотрел в зеркало на отчаявшегося лохматого школьника с грустным и растерянным лицом.

– Что мне делать? – спросил я. Губы в отражении не шевельнулись. Тот школьник вдруг оказался глумливым, жестким… взрослым. Отвечая на мой вопрос, он потянулся к рюкзаку, лежавшему рядом, потянулся к Тетради. И я тоже, легко управляемый, стал к ней тянуться. В Тетради – все ответы. В Тетради – мои друзья и мои учителя.

– Нет… – вырвалось у меня. – Только не в этот раз. Не сейчас.

Я распрямился. Школьник в зеркале наконец синхронизировался с моими движениями. Мне пришла в голову безумная идея. Точно наитие, мой вечный спаситель. Как там дядя Витя открывал Комнату-2? Не знаю. Право, не знаю. Не помню. Придется импровизировать.

– Извини, Рахинд. И вы, Рахт, простите. Почему ваши имена так похожи? Извините оба. Однако сейчас я буду действовать без вашей помощи. До чего тяжело говорить! Я как герой старомодного романа…

Во-первых. К черту горе-наставления Лакруса. Будем считать, меня ничему не учили. И к черту подражание этому упырю дяде Вите, будь он неладен. Поехали.

Я сосредоточился на отражении комнаты, стараясь не смотреть в свое собственное. Изучил каждую деталь. Закрыл глаза, стараясь удержать столь знакомый образ. Кровать – обтрёпанная, шкаф – полу-облезлый, мой рабочий стол, компьютер, на котором я играл в “Героев”. Я проник в эту картину, прочувствовал и всеми силами постарался раствориться в ней, сделать так, чтобы она стала частью меня.

Я открыл глаза и увидел, что отражение изменилось. Само перестало быть твердым.

Я сделал шаг.

* * *

Кажется, я поранил ногу, ступив на разбитую рамку. Подобрал с пола фотографию и увидел на ней нас с Ромой. Год назад, в аквапарке «Веселые горки». А на стене, прямо напротив зеркала, висел большой портрет Аннет. Изрисованный синей пастой. Порванный в нескольких местах.

Первое, что вы испытываете, попадая в Комнату-2, – подступающий к горлу ком и рвущиеся наружу слезы. Я прошел вдоль стен – не просто знакомых стен, о, нет. Мне были родными малейшие подробности рисунка на обоях, я знал каждый миллиметр комнаты, каждую щелочку и точку.

На полках стояли фигурки человека-верблюда и других моих любимых героев, и книги, сотни книг, большинство из них обветшали. Там даже стояли книги, которые мог бы написать я, с придуманными мною сюжетами. Я подошел к окну и посмотрел на Бьенфорд. В Комнате-2 он застыл не в одной ипостаси, а в нескольких; я узнал день, когда впервые понял, что влюблен. Увидел панораму, которую сфотографировал на первый телефон, подаренный папой в первом классе. Я узнал день, когда на крыши падал хвойный снег и когда впервые заговорил с Шаром вслух. Вот только Шара за окном больше не было.

На подоконнике сидел Маэстро альтернатив.

– Я знавал многих. Мальчишек, – сказало Зеленое мохнатое существо,

– Девчушек, – подхватило Бордовое.

– Они всегда делают, о чем их просят.

– Или наоборот – делают, о чем не просят, просто так.

– А что делать мне? – спросил я. – Скажи мне, наконец! Не ходи вокруг да около!!!

Но Маэстро исчез.

Я посмотрел на стену. Изображение Аннет тоже исчезло. На его месте висела огромная фотография – семейный портрет со мною в центре. Но рядом – о, нет, там были не родители и не Мелкий. А корфы.

Дорхан, Грохит, Билиштагр, Лехорг, Вирадан, Шахрэ, Р’сах’ал, Зухра, Далибен, Рахинд и, конечно, Стэнли. Как получилось, что я стал их семьей, а они – моей?

Существа на фотографии, словно услышав мои мысли, разом обернулись. И меня охватила волна теплоты, будто бы и впрямь они – моя плоть и кровь. Я сел в старое дедушкино кресло и уткнулся лицом в ладони.

* * *

Я вернулся в Комнату-1. На моей подушке, свернувшись клубочком, дремал Ульфир.

– Што ты будешь делать? – спросил он спросонья.

– А ты как думаешь?

– Ульфир устал. Он больше не хочет жить здесь.

– Почему? Тебе тесно?

– Нет. Мне грустно оттого, что юный Ригори не принадлежит себе.

– А кому же я принадлежу?

* * *

Я и сам знал ответ.

Миру Безымянных я принадлежу.

Миру отточенных правил и заведенных порядков.

Миру, посреди которого однажды обязательно должен вспыхнуть Шар, чему запрограммированная в каждом человеке принадлежность к социуму отчаянно сопротивляется, ибо Шар взывает к тому, что внутри нас, а не вокруг.

Все, что я любил, все, чем увлекался, все, о чем я так мечтал!.. Шар – он будто про всё это. Про мои детские слезы из-за смерти Муфасы. Про драйв, когда магистр Йода нападает на графа Дуку. Шар – это ласковый кот. Шар – это мамины объятия.

Я его предал… И чувствовал непреодолимое желание предавать дальше. Я выключил свет и лег в кровать.

– Прости, – сказал я. А может, прошептал. А может, просто подумал.

* * *

Что-то сковывало мои движения, будто я бежал во сне, тонул в вате, увязал в какой-то слизи. Хотя бежал я по улицам Бьенфорда наяву, давно оставив позади «мерседес», не чувствуя ни усталости, да и вообще ничего не чувствуя. Телефон вибрировал: звонил Шигир Рахт.

– Дима, почему вы все еще не в «Антиме»?

Я молчал.

– Это как понимать?

Я молчал.

– Предупреждаю. Я человек деловой. Я отменю все привилегии, которые были тебе даны. Это понятно?

Я молчал.

– Что ж. Выбор сделан.

Когда Рахт отключился, я все-таки произнес:

– Пошел ты.